что-нибудь, пожалуйста! – прошептала она. И он играл ещё долго, а она смеялась и плакала вместе с музыкой.
Когда он закончил, Мари унесла скрипку обратно на чердак, и вернулась к нему, пряча руку за спиной. Лин вопросительно взглянул на неё. Мари смущённо улыбнулась и протянула ему серебряный медальон в виде сердца.
– Это самое ценное, что у меня есть, – сказала она. – Я хочу подарить его тебе. Говорят, что меня нашли с ним. Отец обещал, что когда-нибудь по нему меня узнают мои настоящие родители, но, я думаю, они уже давно умерли. Я хочу чтобы он был у тебя, на память.
– На память? – переспросил он.
– Да, на память. Ты ведь скоро уйдёшь…
И действительно, этот день стал каким-то переломным для Лина. Он затосковал по свободе, и гостеприимный дом начал казаться ему тюрьмой. Раны зажили, и его держала только необходимость отработать лечение. От гнилых яблок и груш его уже тошнило, про свиней и говорить нечего.
– Музыкант я или кто? – думал он, злобно переворачивая лохань с поросячьим кормом. Даже Мари стала раздражать его тем, что постоянно крутилась рядом с ним. Всеобщее отношение к ней, как к сумасшедшей, не миновало и его.
– Дурочка, да и только, – злился он. – Что ей от меня нужно?
Мать называла её исключительно шлюхой, и угрожала, что убьёт, если та принесёт в подоле. Лин только посмеивался. Музыкант никогда не был обделен вниманием девушек, и ни за что не позарился бы на эту девчонку.
А Мари старалась всё время быть рядом, стремилась угодить ему. Даже когда приносила для всех обед в поле – успевала подсунуть именно ему что-то лишнее, повкуснее.
– Как с ребёнком обращается, – негодовал он, хотя втайне радовался её приношениям: хозяйка не слишком сытно кормила своего невольного работника. Отпустить его она обещала по окончании жатвы, и Лин уже считал дни, ещё немного, и ещё…
Как-то вечером они сидели вдвоём у костра, охраняли неубранные снопы. Точнее, охранять должен был Лин, а Мари, как обычно, закончив дела, прибежала к нему. Он переживал крайнюю степень тоски по дальним странствиям и ветру свободы. Она жалась к нему, пыталась заговорить, чем вызывала его неизменное раздражение. Он готов был волком выть, а она лезла со своими глупостями. Она замолкла ненадолго, а потом в звенящей тишине неожиданно сказала:
– Лин… Я люблю тебя!
– Мари… – Лин растерялся. – Ну, нельзя же так! Ты ещё совсем девочка… – Он разозлился на то, что никак не мог подобрать нужные слова. – Нельзя же так – влюбиться в первого встречного!
– Мне уже шестнадцать! Моя мать в это время уже была замужем, – воскликнула Мари.
– Дело не в возрасте. Дело…
– В том, что ты меня не любишь? – её голос дрожал.
– Да. Но нет, подожди… Мари!
Она вскочила, закрыла лицо руками и исчезла в темноте.
Когда до него, наконец, дошло, что значили для
