написанное, несомненно, восточным письмом.
Этой книги Трюд не нашла бы ни в одной инисской библиотеке. А если бы книгу обнаружили у нее, она никак не отделалась бы выговором.
– Идут! – каркнул пересмешник.
Внизу хлопнула дверь. Эда спрятала книгу и письма под плащ, а шкатулку вернула в тайник.
Шаги гулко отдавались по половицам. Она поставила на место дощечку. Проходя мимо насеста, высыпала на блюдечко остатки цукатов.
– Ни слова, – шепнула она сторожу, – не то я пущу твои разноцветные перышки на писчие перья.
Пересмешник недовольно закудахтал вслед выпрыгнувшей в окно Эде.
Они лежали бок о бок под яблоней во дворе – как часто бывало в летний зной. Рядом стояла фляга вина с большой кухни и блюдо с острым сыром и свежим хлебом. Эда рассказывала ему, какую шутку разыграли фрейлины с почтенной Оливой Марчин, и он смеялся до колик. Она как рассказчица совмещала в себе достоинства поэта и шута.
Солнце выманило к ней на нос веснушки. Ее черные волосы рассыпались по траве. Сквозь солнечный блеск она видела над собой башню с часами, и цветные стекла окон, и яблоки на ветвях. Все было хорошо.
– Мой господин…
Воспоминание рассыпалось вдребезги. Лот поднял глаза на беззубого трактирщика.
Зал таверны был полон селян. Где-то неподалеку лютнист воспевал красоту королевы Сабран. Еще несколько дней назад он выезжал с ней на охоту. Теперь между ними пролегли долгие лиги, и певец сочинял о ней сказки. Лот знал одно: он ступил на дорогу, почти наверняка ведущую к смерти, а вытолкнула его на эту дорогу нежданная ненависть герцогов Духа.
Как неожиданно рухнула его жизнь!
Трактирщик поставил перед ним поднос с двумя мисками похлебки, грубо порезанным сыром и караваем ячменного хлеба:
– Чем еще услужить вам, мой господин?
– Ничего не нужно, – ответил Лот. – Спасибо.
Трактирщик низко поклонился. Едва ли ему каждый день приходилось принимать благородных сыновей ярлов.
Сидевший напротив добрый друг, благородный Китстон Луг, вонзил зубы в краюху.
– Ох, ради… – Он сплюнул крошки. – Сухой, как молитвенник. Осмелюсь ли я попробовать сыр?
Лот отхлебнул меда, мечтая о чем-нибудь холодном.
– Если в твоих владениях так гнусно кормят, – сказал он, – жалуйся своему благородному отцу.
Кит фыркнул:
– Да, ему как раз по вкусу безвкусная пища.
– Радуйся и такой. Едва ли на корабле будут кормить лучше.
– Знаю-знаю. Я – балованный придворный любезник, привык спать на пуховых перинах, крутить любовь со знатными девицами и питаться одними сластями. Двор меня испортил. Так сказал отец, когда я, знаешь ли, подался в поэты. – Кит опасливо отломил кусочек сыра. – К слову, надо бы все это описать – в пасторали, пожалуй. Разве мой народ не очарователен?
– О да, –
