конец палки, где второй.
Боярин замедлил шаг, вытер правую ладонь о богато вышитую ферязь[34].
«Волнуется, – отметил Никита. – Значит, не так уж и уверен в своих силах».
Парень перебросил посох из правой руки в левую, но не так, как могло бы прийти в голову обычному человеку, а за спиной и застыл на одной ноге, устремив кончик деревянной палки в лицо Емельяну Олексичу.
Это был безмолвный вызов.
Боярин скривился, шмыгнул носом и наотмашь рубанул, целясь в посох.
Никита легко предугадал направление удара и убрал палку, вернув ее на место спустя долю мгновения.
Тяжесть меча далеко унесла руку Емельяна. Ему пришлось широко шагнуть, чтобы сохранить равновесие.
– Ах ты, пес смердящий! – воскликнул он и вновь попытался срубить кончик посоха.
Без труда повторив уловку, Никита различил за спиной смешки. Пока еще несмелые.
– На тебе! На тебе! – Емельян Олексич ударил еще дважды.
И опять не достиг желаемого.
Народ уже хохотал в голос.
– Совсем окосел наш Емеля! – послышался ехидный голос.
Боярин покраснел, как вареный рак. Отступил на два шага. Видно, понял, что дело предстоит нешуточное.
И вдруг прыгнул вперед, целясь теперь парню в голову.
Никита успел перехватиться двумя руками за посох, ушел в сторону. Широким взмахом ударил противника по ногам. Боярин сумел увернуться. Полоснул лезвием поперек живота – попади, и выпустил бы кишки парню. Но и Никита на месте не стоял. Держа посох широким хватом, ткнул Емельяну в лицо. Тот отпрянул. Сбросил в грязь сковывающий движения плащ.
Они закружились, обмениваясь ударами.
Москвич вкладывал в них всю силу, стараясь или убить, или покалечить врага. Может быть, раньше он относился к потасовке не так серьезно, но гогот и улюлюканье горожан, обрадовавшихся дармовому развлечению, разбудили в нем ярость, затмевающую рассудок.
Никите теперь приходилось туго. Он не хотел причинять вреда Емельяну Олексичу – ведь тогда ни о каком разговоре с Юрием Даниловичем не может быть и речи. Какой князь станет разговаривать с чужаком, покалечившим одного из его ближних дружинников? Велит казнить – и всех делов. Да и защита требовала осторожности. Лезвие меча, скользнув вдоль посоха, запросто могло отсечь пальцы.
Взмах!
Тычок в колено!
Сбоку по запястью! Промазал…
Клинок со свистом прошел у самой макушки парня, обдав ветерком.
Никита присел на широко расставленных ногах. Ударил тычком.
Торец посоха врезался Емельяну «под ложечку».
Боярин охнул, выпучил глаза, выронил меч.
– Ага! Наша берет! – закричал тот из москвичей, кто ставил пять кун на незнакомца с палкой.
Емельян Олексич, согнувшись, медленно опустился на колени. Обе ладони он прижимал к животу, словно получил смертельную рану.
– Убили-и-и-и! – Пронзительный визг перекрыл
Ферязь – старинная русская мужская и женская распашная одежда. Неширокая, без воротника, длиной до лодыжек, застегивалась посредине груди на пуговицы с накладными петлями.
