Если бы посек Емельян мальца?
«Какой я тебе малец? – подумал Никита. – Сам-то ты, князь-батюшка, на сколько старше?»
– Я по его ухватке понял, что не справится Емельян. Не обломится покуражиться. Нашла коса на камень.
– Увидел он… – пробурчал боярин Олекса.
– Что ты увидел? – вкрадчиво поинтересовался Иван. – Какую такую ухватку?
– Как прыгнул. Как посох держал, – пояснил Любомир. – Я хорошего бойца сразу вижу. Скольких сам обучал, а до него моим далеко. Как до Киева. Веришь ли, Иван Данилович?
– Верю, – просто ответил князь. – Тебе, Любомир, верю. – Он помолчал, потер подбородок. – Потому определяю приговор мой. Никита не повинен ни в чем. За свою честь вступиться не побоялся. И проучил обидчика, как полагается. Хотя, как по мне, так мало проучил.
– Верно, – кивнул Олекса.
– Дальше… Мишку, огольца, на конюшню отправить. Пускай навоз выгребает, пока ума-разума не наберется. Не защищать боярина ему надо было, а удерживать. Емельяну Олексичу такое наказание определю. На выбор Никиты. Хочет парень, может плеткой Емелю поперек спины вытянуть. Не хочет, пускай боярин ему виру[44] уплатит. Десяти кун, сдается мне, довольно будет.
– Я еще от себя десять добавлю, – виновато опустив глаза, проговорил пожилой боярин. – За то, что вырастил такую орясину.
Никита и раньше догадывался, что совпадение не случайно: Емельян Олексич и Олекса Ратшич. А теперь удостоверился наверняка. Отец и сын. Видать, баловал батюшка сыночка-то, пока тот под стол пешком ходил, вот и пожинает нынче плоды. Стыдится, может быть, даже и воспитывать пытается, а без толку. Правду говорят: воспитывай пока поперек лавки дитя ложится; как вдоль лавки ляжет – поздно будет.
– Не надобно мне никакой виры, – отвечал парень. – И бить плетью я никого не собираюсь – не по душе.
– Выходит, прощаешь Емельяна? – Князь улыбнулся уголками губ.
– Прощаю. Он свое получил. В другой раз думать будет и не станет плеточкой размахивать направо-налево.
– Молодец. Хорошо сказал. Емельян!
– Слушаю, князь-батюшка… – дрожащим голосом отозвался молодой боярин. Глянул исподлобья, не смея поднять головы.
– Прощаешь ли ты Никите обиды вольные и невольные?
Емеля кивнул.
– Не слышу! – Умел, оказывается, и Иван Данилович голосом стегнуть не хуже батога.
– Прощаю, князь-батюшка. Вот те крест святой. – Боярин споро развернулся направо и перекрестился. Надо думать, в сторону Спаса.
– То-то же… Обниматься-целоваться неволить не стану. Когда не от сердца, а по принуждению, пользы в том немного. Теперь ступай, Емельян! И Мишку с собой забирай! Прочь с глаз моих!
Когда провинившиеся мо́лодцы убрались восвояси, князь покачал головой:
– А про виру ты все же подумал бы, парень. Десять кун на дороге не валяются. Вон, девице-красавице своей гребешок купил бы или колечко…
– Очень нужно! – вспыхнула, как маков цвет, Нютка и тут же спохватилась: – Извини,
Вира – штраф, назначаемый согласно Русской Правде за разные провинности.
