Колины слова и была полностью согласна с ними. Она кивала головой в знак согласия. Другая – тоже кивала, но не понимала, о чём идёт речь, да и понимать не хотела, потому что для неё это всё являлось диким безумием.
Актаков сдержался от того, чтобы выплеснуть свои эмоции наружу, хотя был уверен в том, что его собеседник знает обо всём. Он продолжил расспросы, не заметив, как перешёл на «ты»:
– Как получилось, что ты теперь находишься здесь? И почему у тебя такой уставший вид?
– Я здесь потому, что есть силы, которые не могут позволить мне находиться среди людей. Эти силы боятся, что я не допущу бесцельную гибель душ. Они сделали так, чтобы я был изолирован от общества. А уставший я потому, что на мне лежит непомерный груз, который я, возможно, не в силах буду донести до места назначения, – он замолчал, а потом вдруг резко сменил тему. – А Вы, Иван Фёдорович, что-нибудь знаете о том, что Вас ждёт в будущем?
– Нет, – ответил Актаков.
Воцарилась тишина, и он понял, что Коля не собирается рассказывать ему о его будущем. Однако эти глаза… Можно подумать, посмотришь в них, и всё твоё будущее, как на ладони.
– Ты хочешь уйти? – спросил врач.
– При всём своём желании я не смогу этого сделать, потому что те – другие – также отчасти контролируют меня.
– Тогда расскажи мне всё, – не своим голосом прошептал Актаков. – Я должен знать всё, чтобы донести до миллиардов ушей.
Да, мне показалось, что я нашёл Последнего Пророка. Светлый силуэт возвышался среди толпы и пытался что-то рассказать людям. Но они не слушали его, более того, они его просто не слышали. Как будто все разом оглохли или вставили затычки в свои многогрешные уши.
Потом этот светлый повернулся ко мне спиной, и я понял, что он не тот, кого я повсюду разыскиваю, потому что у этого за спиной были сложены два крыла. Я не почувствовал разочарования или отчаяния – как-никак, а передо мной вестник Господень – Ангел, – но всё же я ощутил некоторую пустоту.
В какой-то момент я убедил себя, что если встречу Последнего Пророка, то в тот же момент исчезнут эти ползающие с трезубцами, и я смогу спокойно уснуть. Нельзя точно сказать, что именно заставляло меня каждый раз отправляться в поиски: то ли жажда научиться праведности, то ли мечта об успокоении и забытьи.
Я взирал на одинокого и беспомощного Ангела, и в моей душе появилась неизгладимая печаль. Вот он хочет рассказать о чём-то прекрасном и, несомненно, нужном, но его не видят, не слышат, не замечают. Во вселенной этих людей он ничто, а они ещё удивляются тому, что не могут познать Бога и всех тайн Вселенной. Да они же не хотят ничего познавать! Они же не видят ничего, кроме своего, и никого, кроме себя! Вся их добродетель сводится к тому, чтобы не видеть, не слышать, не замечать.
Вот взять бы эту толпу, да открыть им глаза на Ангела… Но тогда они посчитают, что это всего лишь плод их воображения, или же игра света и теней! Они скорее сошлются на массовую галлюцинацию, чем поверят,
