С каких это пор, – удивился он, – не знал.
Они сели рядом на диване. Она положила голову ему на плечо. На экране перед ними проплывали невиданные заморские рыбы. Заморские же рыбаки ловили их и, осторожно снимая с крючка, возвращали в воду.
– Зачем они их отпускают? – спросила жена.
– А ты думаешь, надо поймать и обязательно съесть, – засмеялся он.
– А что? Отпустить и снова поймать? – задумчиво сказала жена.
– Не знаю. Я, когда ловлю, не отпускаю, – ответил он.
– А может, мне переехать к тебе, – вдруг заявила жена, – у тебя вон какая кровать большая.
– Давай, переезжай, а то я всё время забываю твои цветы поливать.
– Эх ты, башка дырявая, – нежно сказала она и погладила его по слегка поредевшей седой шевелюре.
Надежда
Мы познакомились в роддоме. Хотя говорить о знакомстве, наверное, сложно, поскольку эта Надежда, кажется, так и не запомнила тогда моего имени. Я была ей не интересна, так же, как ещё трое девиц в нашей палате, которые мечтали о детях – двое, в том числе и я, лежали на сохранении, ещё одна – на контроле после проведённого ЭКО. Пятой пациенткой была уже взрослая женщина, лет за сорок, не знаю даже по какому поводу, но вот с ней-то у Надежды сложились какие-то дружеские взаимоотношения.
Дело в том, что Марина Даниловна была преподавателем вуза, который окончила Надежда и где ещё учился её то ли муж, то ли кавалер, от которого она собиралась делать аборт. О чём ей было разговаривать с нами, юными, тупыми, на её взгляд, мамашами, уже имеющими по одному ребёнку и всеми силами старающимися приобрести ещё по одному чаду.
Когда она негромко разговаривала с Мариной, мы всё равно слышали, как она рассуждала о том, что жизнь так многообразна и прекрасна, что отдавать её на заклание семье и детям просто глупо. Вот она единственная дочь у родителей. Они воспроизвели её на свет довольно поздно и ничуть об этом не жалеют. Зато путешествовали, переезжали с места на место, и ничего их не обременяло. Они театралы, книгочеи, и она тоже любит именно такой образ жизни.
Я, любительница читать всё подряд, выписывающая толстые журналы и изучающая их от корки до корки, наивно поинтересовалась, а как она относится к последнему роману Даниила Гранина «Зубр», на что получила ответ:
– Я такие вещи не люблю.
– А кого же из писателей вы любите? – с удивлением спросила я, зная, что читающий народ как раз только и обсуждал этот роман.
– Я люблю Писарева, – с вызовом ответила Надежда, то ли ёрничая, то ли придумав такой ответ для отмазки тем, кто интересуется её внутренним миром, выбрав своим кумиром мализвестного и малочитаемого современной публикой автора.
Я-то, будучи начинающим специалистом с филологическим дипломом, Писарева когда-то читала и не представляла себе, что можно любить этого полуписателя – полупублициста девятнадцатого века, как мне представлялось. Но вообще-то ответ
