напарника, словно хотел добавки попросить. Но не решился, только тяжёлой головой из стороны в сторону помотал.
– Тогда почему ты здесь? Если ты уверен, что они не будут спасать твою дочь, почему согласился лететь сюда?
– Что бы спасти её самому. Я взорвал бы эту планету, даже если бы здесь рай оказался. Просто потому, что в этот рай не попадут те, кто его действительно заслуживает.
– Теперь ты решаешь, кому стоит жить? – хмыкнул Миша.
– Я давно решил, кому жить не стоит.
Замолчали тягуче, надолго. В преддверии смерти планеты поболтать оказалось совершенно не о чем. Денисыч хмуро глядел на небо и неспокойное томление разливалось в груди. Как бы не помереть раньше времени, самая-то радость впереди! Вот обидно будет не увидеть. А тут ещё умник этот окосел с одного стакана, бормочет что-то, глядит в песок и чертит пальцем. Ладно бы хоть формулы писал, как Архимед перед смертью, так нет же, выводит замысловатые каракули, импрессионист доморощенный. Хотя, может это и есть формулы? Их, учёных, поди разбери.
– Грустишь, Мишуля? – толкнул бедолагу локтем. – Не надо, скоро начнут сливки общества подтягиваться, развлекут нас – обхохочемся.
– Нельзя было так делать, Константин Денисович, – прошептал тот. Успокоился, про вежливость вспомнил.
– Согласен, так себе люди, но люди всё-таки.
– Тебе-то что за печаль? – искренне удивился тот. – Ты о моих планах не знал ничего, не тебе и совестью маяться. Не твою задницу в аду поджаривать будут. Ты прямо отсюда в рай попадёшь, вот и костюмчик у тебя беленький, подходящий. Только крылышки присобачить. А меня, в таком виде, только в ад. В трусах-то грязных.
– Всё шутите? – кисло скривился тот. – Налили бы лучше… Выпить-то, вроде, не грех?
Денисыч с готовностью набулькал стаканчик и протянул Мише.
– Ты не стесняйся, баллон большой, до смерти хватит. Каламбур. А над тобой, Мешок, я просто изумляюсь! Ты бомбу сделал такую, что целую планету вдребезги разнесёт. И запустил её уже!
– Не сам! – возмутился тот.
– Какая разница? Главное – она планету взорвёт, а ты сидишь и думаешь, не грех ли вина стаканчик выпить. Тебе ли, мил человек, о грехах-то беспокоиться?
– Конечно! – вскинул нос картошкой Мишаня. – Вам, с вашим боевым опытом, вообще об этом думать смысла нет. Вот вы и о других так судите.
Денисыч отмахнулся от Мишани, словно тот глупость какую, по недомыслию, ляпнул.
– Э-э-э, много ли я за свою жизнь успел людей ножичком-то порезать? По сравнению с вами, очкариками, я ангелочек белоснежный! Вы вон целые планеты глушите не напрягаясь!
В это время, из-за безликого бархана, донёсся странный, протяжный звук. Миша недоумённо вытянул шею, пытаясь понять, что это за новая напасть и вопросительно взглянул на Денисыча. То, что увидел, заставило учёного испугаться по настоящему. Смуглое лицо Денисыча растеряло тёмные краски и стало матово-белым, а глаза наоборот – превратились
