ребенка назад в Маталу, тогда в опасности могут оказаться другие люди.
– Возможно, – ответил Катон. – Как знать? Однако, если мы сейчас бросим мальчика, он точно умрет в холоде и одиночестве.
– Может, умрет, может, нет. Его может кто-то спасти.
– Ты действительно веришь в это?
– А ты действительно считаешь, что наша задержка в пути не поставит под угрозу многие жизни в Гортине? – возразил Семпроний.
Катон нахмурился, раздираемый на части справедливостью слов сенатора и нравственным порывом, побуждавшим его позаботиться о мальчугане. Он решил попробовать другой ход.
– А если бы это была Юлия? Что бы тогда ты сказал?
– К счастью, это не Юлия. Катон, мальчик мой, обратись к разуму. Ты – офицер, у тебя более широкие обязанности – есть долг, есть империя. Тебе ведь, конечно, приходилось во время сражений оставлять тяжелораненых на поле боя? Этот мальчик – такая же жертва судьбы, и ты ничем не можешь изменить этого. Более того, скажу, что малейшее движение причинит ему жутчайшую боль. Ты и в самом деле готов подвергнуть его мучительной скачке в Маталу? Только для того, чтобы он умер там? Милосердие скорее требует оставить его на месте. – Семпроний опустил ладонь на плечо Катона и пожал его. – Поверь мне… А теперь нам надо идти. Пошли.
С горечью в сердце Катону пришлось признать правоту Семпрония. Что бы ни говорило его сердце, у него были обязанности перед другими людьми, перед многими людьми. Отвернувшись от мальчика, он выпустил из ладони крошечную ручонку. Пальчики сразу же зашевелились и попытались вцепиться в Катона, глаза ребенка наполнились ужасом. Катон отодвинулся, убрал руку и вскочил на ноги.
– Пошли. – Семпроний поманил его в сторону стреноженных коней. – У нас нет лишнего времени.
Едва Катон повернулся и последовал за сенатором, сумрак пронзил полный ужаса и паники тоненький голосок, словно дротик проникший в самое сердце молодого человека. Душу центуриона коробило от сознания собственной мерзости, он ощущал себя холодным и бесчеловечным существом, позабывшим обо всех качествах, делающих человека человеком.
– Надо ехать, – возвысил голос Семпроний, схватив Катона за руку и потянув прочь от становящегося все более громким детского крика. – По коням, и поехали. И не забывай того, что я тебе только что сказал. В тебе нуждаются сейчас другие люди.
Он подвел Катона к коню и чуть подсадил молодого человека, помогая тому сесть в седло. После торопливо снял путы с ног коня, ткнул поводьями в руки Катона, после чего хлопнул по боку животного, с пронзительным ржанием тронувшегося с места. Затем Семпроний сам поднялся в седло и пришпорил коня следом за своим спутником. Поравнявшись с центурионом, он бросил на него короткий взгляд: на лице Катона застыло мрачное выражение. Ощущение собственной вины отягощало сердце Семпрония. Долг обязывал их обоих оставить искалеченное дитя, но Катон явно воспринимал совершенную ими несправедливость острее. Молодой человек явно был наделен чуткой душой. Глубоко переживая, он не боялся показывать свои чувства. Погоняя коня вперед,
