пышностью своей состязался с московским и петербургским.
Была видна чья-то рука: она заставляла вращаться в воздухе соломенную шляпу, задетую резинкой за палец – рука размахивалась все стремительнее – резинка вытягивалась, и шляпа норовила улететь за линию горизонта.
Молча Крупская заботилась о чае.
Расставляя посуду в ожидании самовара, попутно в ладонях она мяла хлеб; в большом глиняном кувшине плескалось холодное молоко.
Лампа под светлым зеленым абажуром бросала на лица спящих темно-желтый отблеск; Вронский и Анна Сергеевна похожи были на утомившихся от дальней дороги пассажиров почтового поезда с синими и коричневыми вагонами: он был из синего – первого класса, она – из коричневого, второго —
Поезд, разумеется, выдумал тот, кто прежде выдумал тесноту: голова Анны Сергеевны покоилась на плече Вронского – его протез лежал по всей длине у нее на коленях.
Явился накладного серебра самовар. Анна Сергеевна подняла голову. Вронский принял ногу.
(Позднее все опять станет иначе: с потолка на крашеный пол свалится кусок штукатурки, пожилой человек во фраке уронит смычок, и Вронского, наконец, сыграют без грима).
Надежда Константиновна подтащила стремянку, взобралась на нее и с потолка, в старом чулке, отлепила головку сыра, прежде не замеченную гостями.
– Его не едят, – объяснила хозяйка. – Только нюхают.
Сыр пахнул старым чулком.
Противу воли гости вовлечены были в детскую интригу: эмблематический Ленин в рамке на стене смотрел кудрявым бараном: господин Барановский. Негромко бурчал ультразвуковой генератор: вот-вот на столе появится много-премного масла: уже в кувшине —
Заметно дверца буфета напряглась – выгнувшись наружу, она противостояла давлению изнутри.
На все лады Надежда Константиновна расхваливала бесконечность.
Глава седьмая. Не было повода
Буря в кувшине молока и глиняный Ленин – скорее ощущения, нежели проявления чего-то иного —
Идущие к новой жизни испытывают и новые ощущения.
Анна Сергеевна чувствовала себя так, словно бы проглотила (съела) собаку. На этом самом месте (чувствовала), за столом, в доме старой комической ведьмы.
Все же она ковырнула сыру: отвлеченные вопросы вдруг стали мало ее волновать – еще немного, и она отвернется от прежних своих идеалов.
Надежда Леонардовна еще не предлагала ей на пару промчаться по пушкинским заповедным местам, но ступа и помело уже приготовлены были в сенях.
Вронский, судя по всему, хотел русалку, а, впрочем, леший его разберет!
Крупская-Книппер подкинула им курьих ножек: два итальянских окна открывали два далеких вида: самый горизонт расширялся как будто.
Надежда Леонардовна разожгла камин, предлагая Анне Сергеевне попрыгать по стенам – Вронскому хотелось выстрелить из револьвера, но решительно для этого не было повода.
Крупская умела подсвистывать
