какая ты красивая? – его сильные ладони с грубоватой, чуть шершавой кожей, касаются моих рук, скользят по ним, вызывая во мне сладкую дрожь. – У тебя такая нежная кожа, мышка, – я чувствую его губы на открытом участке шеи. – Знаешь, что я хочу с тобой сделать?
Воскресенский обхватывает мои запястья и устраивает их на зеркале, вынуждая меня опираться на ее поверхность. И я послушно прислоняюсь к зеркальной стенке примерочной, потому что иначе потеряю равновесие – ноги ослабли и не держат.
Нет, не хочу. Я хочу вырваться из капкана его объятий, отойти, убежать, но… Не могу. Тело, разгоряченное, чувствительное, не подчиняется мне.
– Хочу вот так прижаться к твоей белой коже, – снова поцелуй в шею, от которого меня будто бы прошибает током. – Она на вкус как мед. Пробовала горный мед? Он сладкий, но с заметной горчинкой. Как и ты.
Я и чувствую, и вижу через зеркало, как одна его рука приподнимает ткань платья, открывая мои ноги. С моих губ нечаянно вырывается стон. Тихий, но он услышал:
– Горячая девочка, – босс посмеивается. – Хочу еще раздвинуть твои ножки, вот так, – он попытался совершить сказанное, но я сжала колени, не давая ему втиснуться между ними. – Теперь плохая девочка. Ну же, Вика, расслабься.
Я не знаю, что действует на меня – мое имя, произнесенное им впервые, или же его поглаживания и бархатный шепот в ушко, но я снова подчинилась.
– Смотри на себя, мышка, – приказал Дмитрий Сергеевич, поглаживая мои бедра, поднимаясь к трусикам и оставляя за собой пылающий след.
Я смотрела. На себя – растрепанную, в задранном платье, на Воскресенского – одетого с иголочки, красивого, стоящего позади меня. Смотрела, не в силах завершить творящееся безобразие.
– А теперь я наконец-то сниму с тебя это гребанное платье, – скорее рычит, чем говорит мужчина, расстегивая молнию. Платье сразу же скользнуло по телу вниз и осталось лежать на полу мягкой лужицей шелка. Я теперь лишь в нижнем белье.
Выдыхаю обжигающий воздух. Слишком горячо. Я уже горю.
– Нас могут услышать… – шепчу, когда чувствую его пальцы на бедрах.
– Могут, но ты же будешь тихой девочкой? – он предвкушающе улыбнулся.
И он… Я резко выдыхаю, чтобы сдержать стон, когда Воскресенский мягко сжимает чувствительный бугорок, чтобы потом нежно погладить разгоряченную его же прикосновениями кожу.
– Правильно, мышка, молчи, – раздается его бархатный, с хрипотцой голос. – Ты же не хочешь, чтобы продавщицы узнали, чем здесь занимается их покупательница?
Свободной рукой он приподнял мою голову, заставляя теперь смотреть на свое красивое и безэмоциональное лицо.
– Н-н-не хочу, – мой голос дрожит. Я сама дрожу от чего-то.
– Правильно, – он все продолжал и продолжал, вызывая удушливый жар по всему телу. – Ты же хорошая девочка, мышка.
Очередное его движение пальцами взорвало во мне фейерверк, и я сжала зубы, чтобы только сдержать
