вновь обрел способность видеть.
Голова Чибис скрывалась под сферой, сделанной, казалось, из полированного хрома.
– Эй, ты еще там?
– Ну да, – ответила она. – Я нормально вижу. Великолепное зрелище. Правда, похоже на Париж с вершины Триумфальной арки?
– Не знаю, мне не довелось там побывать.
– Жаль, бульваров здесь нет. А вон кто-то прилетел.
Я повернулся в ту сторону, куда она показывала, – она-то видела во всех направлениях, а меня ограничивал иллюминатор скафандра. Пока я крутился, веганец успел подойти к нам.
Привет, ребята!
Привет, Мамми! – Чибис обхватила ее руками и приподняла.
Не спеши, милая, дай мне это снять. Мамми высвободилась из сбруи, мелко встряхнулась, сложила летательный аппарат, как зонтик, и повесила на руку. Хорошо выглядишь, Кип.
– И чувствую себя отлично, Мамми! Как здорово, что ты вернулась!
Жаль, меня не было, когда ты вставал с кровати. Но врачи докладывали мне каждую минуту. Она положила свою маленькую ладонь мне на грудь, для чего ей пришлось привстать на цыпочки, и приблизила лицо к моему шлему. Все в порядке?
– Лучше не бывает.
– Он правда в норме, Мамми!
Хорошо. Ты утверждаешь, что здоров, я чувствую то же самое, и Чибис уверена, а самое главное, уверен твой главный лечащий врач. Отправляемся немедленно.
– Что-что? – спросил я. – Куда, Мамми?
Она повернулась к Чибис:
Разве ты ему не сказала, дорогая?
– Но у меня не было ни малейшей возможности.
Понятно. Мамми повернулась ко мне. Милый Кип, нас ждут на собрании. Обсудим вопросы, примем решения. Она обратилась к нам обоим: Вы готовы?
– Прямо сейчас? – спросила Чибис. – Ну, наверное… только мне надо взять Мадам Помпадур.
Сходи за ней. А ты, Кип?
– Хм… – Я не помнил, надел ли после ванны часы, а прощупать сквозь Оскара не мог.
О чем и сказал Мамми.
Вы, ребята, бегите к себе в комнаты, а я вызову корабль. Встретимся здесь, только не задерживайтесь, чтобы полюбоваться цветами.
Мы спустились по трапу.
– Чибис, ты снова утаила информацию.
– Вовсе нет.
– А как еще это назвать?
– Кип, ты послушай! Мне не велели говорить, пока ты болел. Мамми запретила строго-настрого. Так и сказала: тебя нельзя беспокоить, пока не поправишься.
– А с чего мне беспокоиться? Что все это значит? Что за собрание? Что за вопросы?
– Ну… собрание – это вроде суда. Уголовного суда, можно сказать.
– Да? – Я бросил взгляд на свою совесть.
У меня просто не было возможности совершить что-либо противозаконное – еще два часа назад я был беспомощным, как ребенок. Оставалась Чибис.
– Колись, малявка, – сурово сказал я. – Что ты на этот раз натворила?
– Я?
