концерта Саши.
Я проснулся за пару часов до него, чтобы немного позаниматься. Этот день казался мне щедрым, будто готовым поделиться со мной талантом молодежи, которая сегодня зажжет во мне огонь, потухший давным-давно, пока Кеша еще был рядом.
Пока разучивал насмехательство, заданное Иосифом, не заметил уход времени и поспешно поймал такси.
Грозное темное небо не щадит и не дает догадок, куда надо идти. Но я заметил здание школы и помчался в его сторону.
Все тот же запах канифоли. Удивительно, что он со мной повсюду. Краем глаза я заметил детей в черном и услышал, как они настраиваются. Двойные ноты будто потеряли для меня шарм, поскольку слышал я их теперь не раз.
Я разделся, сдал куртку в гардероб и вошел в зал.
Давно я не был в таких залах, поэтому стал оглядываться.
Сцена освещена сверху благородными желтоватыми огнями. На ней лежат два могущественных контрабаса, всюду стоят стулья для исполнителей. Я дрожал от нетерпения.
Преподаватели расселись словно голуби на теплой земле зимой. Я сидел в месте для простолюдинов, но ничуть не возмутился.
Наконец стали выходить ранние пташки, кто с чем – несколько несли в хрупких ручонках увесистые виолончели, кто-то был нашим с Сашей товарищем, у другого паренька в объятиях находилась туба.
Я увидел Сашу и почувствовал, как по спине прошел мороз. Меня переполняло светлое счастье. Чуть не забыл начать хлопать.
Женщина вышла на сцену и рассказала о концерте. Вскоре она ушла. В гробовой тишине под рукой дирижера начался праздник. Я утопал в величии инструментов и многообразии их регистров и тембров. Не мог поверить, что дети могут так проворно и точно передавать настроение, заданное композиторами. Мне казалось, это не закончится никогда, но вскоре объявили конец первого отделения.
Некоторые из родителей и преподавателей стали расходиться. Это дало мне шанс сесть поближе к сцене.
Прозвучал третий звонок, все вернулись. К счастью, человек, владевший моим местом, ушел, поэтому никто не посягнул на него. Началось второе отделение. Женщина-оповеститель произнесла пламенные слова и начала их завершать, назвав произведение.
– …солистка Александра Черноокова!
Мое сердце подпрыгнуло. Моя душа, моя гордость и скорбь, мой ангел. Сашенька солирует. Я смотрел во все глаза и забыл дышать.
Все в ней было грациозно, ни одно ее движение нельзя было назвать неуклюжим. Она настроилась с едва ощутимыми прыжками смычка, словно мать, целующая ребенка на ночь. Рояль заиграл, Саша погрузила смычок в струны.
Моему сердцу сам бог велел петь. Если бы оно умело, оно бы хотело сделать именно это, но не нарушило бы гармонию, не перебило бы совершенство. Я без тени сомнения верил, что Саша никогда не ошибается, будь то дом, школа или сцена. Ее руки казались мне богом поцелованными, свет прожектора виделся нимбом. Мой разум затуманили, но, боже, каким удовольствием было подчиниться и лишиться всех мыслей ради одной, последней, ради вспышки, искры, благословляющей перед
