включая обслуживающий персонал, арестовали. Выйдя из дома поставить свечку в церкви за упокой отца, мать спасла себе жизнь: назад ее уже не впустили. На следующий день приходит на работу, а в особняке никого нет: двери хлопают, занавески развеваются, вещи разбросаны и – никого. Ходили слухи, что их всех погрузили в автобусы, подвезли к какому-то дому на Бештау, где находился вход в штольню урановой шахты. Машины заехали внутрь горы, а назад вернулись уже без людей. Поговаривали, будто бы все они были убийцами Кирова.
Местное начальство с перепугу не приближалось к дому несколько месяцев, а, чтобы пустующее помещение не стало прибежищем бомжей, мою мать, единственную из оставшихся в живых, отрядили охранять проклятое место. Тогда-то я впервые попал во дворец.
Мать несколько недель собирала разбросанные вещи в чемоданы и складывала в холле, а мы с Беатой…
Беата, Беатрис, Бенедикта, Беттина – так она называла себя. Конечно же, у нее было обычное советское имя и белогвардейская фамилия Орловская. Она была несомненной принцессой, королевой-колдуньей. Гром небесный, он беззвучный, господа, когда ударяет в сердце после того, как она собрала пышные волосы в пучок, а затем отпустила… волосы вновь распустились дымчатым облаком… и подала мне руку. «Беата, – представилась она, притворяясь, что не знает меня. – Ну, что же вы, кузен, не целуете руку? Не умеете? Я научу».
Вокруг суетилась мама, расхаживая между статуй с тряпкой для вытирания пыли, объясняя, что это та самая наша дальняя родственница, мать которой числится здесь уборщицей, чтобы ее не посадили за тунеядство, но не работает, потому как закончила институт Благородных Девиц в Петербурге, но поскольку она наша родственница, я могу называть ее тетей… «Посмотри, какая у нее красавица дочь и какие у нее прекрасные манеры, не то, что у нынешних…» – и что, несмотря на свои юные годы, она уже говорит на французском, немецком и… итальянском». В продолжение этой панегирической речи Беата улыбалась, величественно, как королева, выслушивающая бесконечно длинные титулы, которыми ее представляли при дворе герцога Тарабарского. Декорациями служил пустой холл дворца барона фон Штауфенберга.
Под улицей внутри горы находилось подземное помещение, соединенное с домом лестницей, уходящей в обе стороны от входа. Огромный холл с двумя лестницами – другая вела в глубину дома – был заставлен статуями, канделябрами и вазами. Все в доме сверкало изразцами, мрамором, бронзой, перламутром, серебром. Тяжелая мебель из мореного дуба и красного дерева поблескивала позолотой, перламутром и еще чем-то ценным, что по кусочкам выковыряли из гнезд и заменили осколками цветного стекла. Ремонт нанес непоправимый удар по витражам и по всему хрупкому, что еще сохранялось в доме. Стоящие в зале статуи и канделябры росли как бы из пола, все то, что могло быть сдвинуто, было украдено
