так адепт Махаяны предупрежден, что вопросы исторического факта не имеют никакой религиозной значимости». (За исключением тех случаев, стоит добавить, когда они указывают на средства – или сами представляют собой эти средства – удаленные или прямые, политические, этические или духовные, при помощи которых люди могут достичь освобождения от своего «я» и уз времени.)
На Западе освободить христианство от ига исторического факта (или, точнее, от той путаницы современных хроник и последующих умозаключений и фантазий, которые в различные эпохи принимались за исторический факт) пытались мистики. Из произведений Экхарта, Таулера и Рюйсбрука, Бёмэ, Уильяма Ло и квакеров можно было бы вывести духовное, универсальное христианство, толкователи которого раскрывают нам не историю, какой она была или какой, по мнению потомков, она должна была быть, но «процесс, вечно происходящий в сердце человека». Но к сожалению, мистикам никогда не хватало влияния, чтобы совершить на Западе махаянистский переворот. Несмотря на их усилия, христианство осталось религией, в которой чистая Вечная философия всегда затмевалась – порой больше, порой меньше – идолопоклоннической поглощенностью событиями и явлениями во времени, которые рассматривались не просто как удобное средство, но как самоцель, священная по своей природе и даже божественная. Более того, вносимые в историю на протяжении веков правки крайне неосмотрительно воспринимались как часть истории, что вложило мощное оружие в руки протестантов и позднее полемиков-рационалистов. Насколько мудрее было бы признать совершенно правомерный факт, что когда строгость Христоса-судии излишне подчеркивалась, у людей появлялась потребность олицетворять божественное милосердие в новой форме, в результате чего фигура Девы Марии, заступницы перед заступником, обрела особую значимость. А когда с течением времени образ Царицы Небесной стал внушать излишнее благоговение, милосердие перевоплотилось в скромную фигуру святого Иосифа, который тем самым стал заступником перед заступницей перед заступником. Точно так же буддисты почувствовали, что историческое лицо Шакъямуни, почитавшее самообладание, избирательность и полное умирание личности как основные средства освобождения духа, слишком строго и интеллектуально. В результате любовь и сострадание, которые Шакъямуни также проповедовал, нашли воплощение в таких Буддах, как Амида и Майтрея – божества, полностью устраненные из истории, так что их жизненный путь был помещен куда-то в далекое прошлое или далекое будущее. Здесь следует отметить, что огромное количество Будд и Бодхисаттв, о которых говорят теологи-махаянисты, сопоставимо с огромными масштабами их космологии. Время для них не имеет начала, а бесчисленные вселенные, каждая из которых порождает живых существ самого разного свойства, рождаются, развиваются, распадаются и умирают, только чтобы вновь повторить этот цикл – снова и снова, вплоть до окончательного непостижимо далекого
