дну озера торопились к машине, с меня капала вода, в ботинках тоже хлюпало. Жена радовалась добытым уткам, которых мы не ели с Серенгетти, но хорошо помнили, какое вкусное у них мясо. Наконец мы увидели машину – издали она казалась очень маленькой, за ней тянулась полоса засохшей грязи, затем травянистая саванна и лес.
На следующий день мы вернулись с охоты на зебр взмокшие от пота и покрытые пылью, которую поднимал грузовик и разносил по равнине ветер. Мама и Старик не ездили с нами – зачем зря глотать пыль? А мы с Карлом провели на солнцепеке целый день, это вызывало наше раздражение, которое иногда выливалось в перепалку:
– Что случилось? Не узнаю вас.
– Они слишком далеко.
– Надо ловить момент.
– Говорю вам – они были слишком далеко.
– Теперь, когда их спугнули, будут проблемы.
– Стреляли бы сами.
– С меня хватит. Нам нужно только двенадцать шкур. Теперь ваш черед.
Потом кто-нибудь, разозлившись, нарочно стреляет раньше времени, всем своим видом показывая, что его об этом просили, встает из-за муравейника и, демонстративно отвернувшись, подходит к товарищу, который самодовольно спрашивает: «Так в чем же дело?»
– Слишком далеко – я же говорил. – В его голосе звучит отчаяние.
Второй снисходительно замечает:
– А ну-ка взгляните сюда.
Отбежавшие зебры, увидев приближающийся грузовик с туземцами, описали круг и теперь стоят боком совсем близко.
Невезучий охотник молчит, он слишком зол, чтобы стрелять.
– Что ж, стреляйте вы, – предлагает он.
Но второму соглашаться мешает принципиальность:
– Нет уж, стреляйте сами.
– С меня довольно, – говорит неудачник, понимая, что в таком состоянии стрелять бессмысленно, и одновременно чувствует во всем этом какой-то подвох. Что-то постоянно мешает ему: то приходится действовать в необычных условиях, то даются указания без учета обстоятельств, то нужно стрелять на глазах у людей, то в крайней спешке.
– У нас уже есть одиннадцать шкур, – говорит удачливый охотник, начиная чувствовать раскаяние. Он понимает, что не должен был торопить товарища, надо было оставить того в покое, а не подзадоривать. Словом, он опять вел себя как самодовольный, упрямый осел.
– Мы в любое время можем убить еще одну зебру. Эй, Бо, мы едем в лагерь.
– Нет уж, стреляйте сейчас. Убейте ее.
– Нет, едем.
Грузовик подъезжает, вы едете по пыльной равнине, раздражение уходит, и остается только ощущение быстротечности времени.
– О чем вы сейчас думаете? – спрашиваешь ты. – О том, какой я сукин сын.
– О сегодняшнем вечере, – отвечает он, улыбаясь, и от этого на его пропыленном
