помнишь ты истоков жизни Ар-Лахада, в те времена, когда он был еще царем земным, а не небесным. Ямайн – самое древнее из всех царств, и первым было воздвигнуто в песках белой пустыни, и сам Ар-Лахад был первым его царем, а самый первый правитель, носивший имя Ямайн, принял царский перстень из его божественных рук, когда звезды забрали его на небеса править. Но ты ведь помнишь, что Ар-Лахад пришел издалека, а откуда, то никому не ведомо?
– Помню. Помню и то, что Кастар-Путешественник всю свою жизнь стремился отыскать родину божественного Ар-Лахада, но так и не преуспел.
– Не преуспел, но в то же время многие пребывают в уверенности, что только мудрость Ар-Лахада вела Кастара-Путешественника во всех его странствиях, и что в конце смертной жизни своей Ар-Лахад забрал его живым на небеса, и теперь он наслаждается праздной жизнью среди звезд в золотых и серебряных покоях.
– И это я помню… Но причем здесь раковина?
– Все дело в том, что, когда Ар-Лахад пришел в Пустыню, у него с собой была вода, которую он нес в больших раковинах, закрученных спиралью, и раковины эти надежно привязал к себе. И были они глубоки, и хранили много воды, и стенки раковин сохраняли ее прохладу. Поэтому, когда Ар-Лахад велел заложить первый город по эту сторону гор, он увековечил в нем раковины, что поддержали в нем жизнь и не дали погибнуть в пустыне.
– Про раковины мне раньше слышать не доводилось, – с почтением сказал Эшиа. – И в целом я знаю, как мало времени провел, уделяя внимание жизнеописаниям дел и творений божественного Ар-Лахада, да не устанет глаз его созерцать нашу землю.
– Значит, впереди тебя ждет множество открытий, царевич, – добродушно рассмеялся царь Ямайн. Он хлопнул в ладони и слуги тут же принесли еще вина и разлили по кубкам.
– Скажи, мой царь, – заговорил вновь царевич Эшиа, – отчего в твоем дворце не звучит никакая музыка? Где все умельцы и музыканты?
Добродушие вмиг оставило морщинистое лицо царя Ямайна.
– Я не люблю музыку, царевич, и считаю большим дурновкусием развлекаться, перебирая струны трухлявых юрр. Так что не думай об этом и позволь мне развлечь тебя другими способами.
Внутренне царевич стал весь как натянутая струна. Ведь помнил он слова старика Зариба, что древний это инструмент – юрра, что не осталось умельцев, играющих на ней, выходит, знал Ямайн Зариба. Так может, и языка он его лишил? Чем так прогневала царя музыка, лучшее из всех искусств?
И такой гнев поднялся в тот момент в душе царевича, что забыл он об осторожности, и едкие слова сорвались с его языка:
– Интересно мне знать, что за развлечения ты приготовил для меня! Быть может, покажешь мне, как поступаешь с теми, кто, вопреки твоим капризам, играет на юрре и говорит смело в лицо тебе то, что думаешь?
Кровь бросилась в лицо царю Ямайну, а Эшиа продолжал:
– Твоя страна гибнет, пока ты купаешься в роскоши и набиваешь брюхо дорогими кушаньями! Солнце окрашивает красным твои земли, и цвет этот больше напоминает
