обладали не только даром речи: иные, особенно самые мелкие и пестрые, так звонко чирикали, что заглушали даже веселый гомон народа за стеной парка. Мало-помалу прибрежные жители все же одолели стену, многие уже сидели на ней и громко восхищались представлением, в котором участвовала вся знать. Однако мужчины, дамы и птицы находились слишком близко к любопытным, поэтому стража стала гнать народ более решительно. Какого-то парнишку, который, видимо, намеревался спрыгнуть в парк, столкнули обратно, но уже не древком алебарды, а острым концом. Слабо вскрикнув, он свалился за стену и исчез; это видели и слышали немногие, но в числе их были Генрих и Марго.
– Первая кровь! – сказал Генрих Марго.
А она стала белее своих белил.
– Приятное предзнаменование, – огорченно пробормотала принцесса.
Генрих же воскликнул:
– Все эти пернатые твари напоминают мне о жареных курах и о том, что многие из нас давно ничего не ели!
Голодная свита встретила его слова шумным одобрением. А царедворцы Карла смиренно ждали, пока их королю заблагорассудится кончить церемонию.
Когда это наконец произошло, общество, еще не входя во дворец, разделилось. Оба короля, принцессы, принцы – среди них Конде и фрейлина Шарлотта де Сов – воспользовались скрытой в стене лестницей, знаменитой лестницей тайных посещений, милостей и злодейства. А свита поднялась по предназначенной для всех широкой лестнице.
За королевской трапезой
Наверху в замке были накрыты столы – один для королей, в парадной зале, и несколько – для их приближенных, в вестибюле. Хорошенькие фрейлины из свиты принцесс исчезли, но до обеда гости едва ли заметили. Лишь позднее, когда настроение повысилось, они вернулись целой толпой.
Король Наваррский вылил в тарелку с супом стакан вина, что весьма удивило короля Франции и принцессу Валуа, потом стал есть много и торопливо, и во время этого занятия Генриху было не до разговоров. Ему хотелось одного – услышать, о чем там толкуют его люди со здешними придворными. Однако музыка играла слишком громко.
Некий господин Морвер, сидевший в другой зале, выказывал особенное уважение к видавшему виды колету своего соседа – долговязого дю Барта. Почтительно осведомился этот царедворец, во скольких же походах участвовала сия столь поношенная часть одежды. Протестант, еще не имевший привычку ни к зубоскальству, ни к бездушной учтивости двора, угрюмо задумался, потом сказал:
– Мы провели много дней в седле. Но если даже человек хочет объехать вокруг всей земли, он все равно едет навстречу своей смерти. Мы с вами едем врозь, Морвер, но оба умрем. – Тут он выпил, заставил выпить и Морвера.
Дю Плесси-Морней не нуждался в вине, чтобы довести до белого каления сидевшего против него де Нансея.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен
