страшного, получил бутылкой по голове, умоюсь и всё.
– Раны нельзя промывать водой, идём. Она взяла парня за руку и повела за собой.
Скоро, он сидел в её комнате, а она осторожно и старательно обрабатывала ему раны. Дима терпел жгучесть и пощипывание обеззараживающего средства, хотя его лекарь дула на ранки и он с удовольствием и вниманием, разглядывал её лицо. Оно было так близко, что в горле что-то сжималось и дыхание, готовое прерваться совсем, еле струилось сквозь полуоткрытые губы. Когда она прилепила последний пластырь на его переносицу, он тихо засмеялся.
– Приятно? – как-то по-детски спросила она.
– Нет, то есть – да, но дело не в этом. У вас на носу две крошечные веснушки. В классе их не видно, но они такие милые, – сказал он и почувствовал, что кончики ушных раковин загорели и ему стало неловко. – Спасибо, достаточно. Я в порядке.
– Надеюсь, ты не встретишь больше этого пьяного бродягу, – сказала она, заканчивая собирать аптечку.
Дима понял намёк, что пора и честь знать и встал со стула. Она выпрямилась и они встретились лицом к лицу. Дима потянулся к ней, но Дарья Николаевна отстранилась.
– Что мне сделать ещё? – спросил он. – Я мечтал, что мой первый, настоящий первый поцелуй, будет взаимным и романтичным. Вы всё испортили, учитель. Вы нанесли мне глубокую психологическую травму. Теперь, я не уверен, что вообще смогу целовать девушек.
– Грустная шутка. Тебе больно, – заключила учитель. Шагнула к нему и чмокнула ученика в лоб. – Лучше?
Удивление смешанное с радостью, застыло в его глазах. – Тебе так важен был мой поцелуй, – не то спросила, не то подтвердила она свою догадку.
–Я признался вам два раза и логично было сделать следующий шаг. Но, в лоб целуют покойников. Как исправите?
– Иди домой, Репнин. Ты сказал: « Я чувствую, что влюбился в вас». Но, я ничего не чувствую. Как быть?
– Здрасте, приехали, – рассмеялся Дима. – Ничего не понимаю. Девчонки в очередь встают, а я выпрашиваю поцелуй у бессердечной женщины. Я жалок?
На столе зазвучал телефон. Прочитав сообщение, Дарья Николаевна сообщила:
– Я такси вызвала. Оно у подъезда.
– Вы – удивительная. Даже парней отшиваете оригинально. Учитель молчала, намекая, что разговор окончен. – Отлично, карета подана. Репнин на выход, – театрально продекламировал Дима. – Он злился, но, нарисовав на лице улыбку, произнёс. – Разрешите откланяться, мадам. Схватив с дивана, грязную, с тёмно-бурыми каплями крови, куртку, он вышел за дверь.
Пока такси мчало его к дому, грудь жгли и давили, сказанные ею слова: Я ничего не чувствую. Я ничего не чувствую, а голову путали мысли: Лучше бы, ненавидела. Зачем поцеловала? Пожалела? Я был так жалок? Идиот. Придурь. Ругать себя было легче, чем жалеть, но водитель покосился на него и Дима сообразил, что говорит вслух. Пережив не первый в этот день позор, он впал в спячку, прижавшись головой к боковому стеклу. Мысли, не желающие
