ежилась, пытаясь запрятать одернутую руку вместе с перчаткой поглубже в рукав.
– Георг! – гаркнул Андрей, окликнув водителя на манер отца – 2-го заместителя наркомпроса, – два часа уже тащишься по лужам! Мы где вообще? – при этих неуместно громких словах Оленька вздрогнула и невольно зашипела на своего новоиспеченного мужа.
Водитель от неожиданных звуков коротко оглянулся на пассажиров и, улыбнувшись, невозмутимым голосом сказал:
– Едем не два, а три часа. Уже объехали дачи в Буграх. Сейчас за станцию прошмыгнем и к Долгому озеру. А через Каменку уж Лахта рядом. Здесь дорога будет! За час-два доберемся… Во как мотает! Развезло просёлки! А вчера приморозило ещё. Только бы гати у Заводской не разобрали до заморозков…
Оля нервно заерзала, с шумом одёрнула пальто и поглуше замоталась в его длинные полы. Она теперь даже порадовалась, что Фрося заставила ее одеть мамины шерстяные панталоны. Все тело знобило в сыром салоне Фиата. А ещё было до тошноты тоскливо! Но говорить с Андреем не хотелось. Даже смотреть на него она избегала.
Видимо осознав раздраженное ее напряжение, Андрей притих в противоположном углу дивана. Больше на разговор водителя он не вызывал и, судя по дыханию, опять решил подремать.
Оля вновь погрузилась в воспоминания, прощаясь с прошлым. Теперь ее ждет другая жизнь, возможно, даже счастливая…
Тогда тоже была относительно счастливая жизнь.
Софья Алексеевна внушила дочери, что та, зная грамоту и читая стопки литературных журналов, непременно будет успешной поэтессой. И по приезду в Петроград, полная надежд и незаконченных рукописей, Оля стала узнавать о самых известных кружках и модных салонах, составляя письма их учредителям весьма детским наивным языком.
Тяжело было Алексею Христиановичу сдерживать улыбку умиления и убеждать пятнадцатилетнюю дочь подождать с вхождением в светскую литературную жизнь:
– Олька, деточка, что же ты сразу так на редуты лезешь? Осмотрись тут пока, друзей с интересами поищи. Вместе легче будет литературный Олимп завоевывать! – изъяв на всякий случай позорные письма, он погладил расстроенную дочь по пепельным кудрям и, глядя в ее по-детски круглые обиженные глаза, ободряюще сказал, – у меня пока эта корреспонденция полежит, в ларчике со стихами твоими. А завтра Андрюша приедет. Образованный мальчишка! Очень смышленый! Вот с ним и устраивай поэтические вечера!
После этих слов отец ласково поцеловал Олю в макушку, прижав ее головку к пропахшему сиреневым мылом жилету.
Он всегда так ее обнимал в минуты их особенной нежности. Сколько Оленька себя помнила, он так делал. Когда она еще помещалась у него на коленях, и позже, когда ей уже приходилось присаживаться в реверансе. И так до самой их сентябрьской ссоры.
После знакомства с Андрюшей в жизни Оли появились и другие друзья: сосед Володька Шагов, хворая смолянка Тонечка Сытина и Жанна Лонд. С последней Оля сама познакомилась на воскресной службе.
Володенька
