Оле надоедало, она садилась на неоседланную Марёвну и мчалась к скале у залива, где до темноты могла просидеть, разглядывая далекий свет маяка, мерцающего, как утренняя звезда на Рождество.
А потом ее находил еле стоявший на ногах Трескотня и бубнил, больше не ей, а себе под нос, что так нельзя, ночью опасно, времена-то какие. Тут портовые, да рыбачьё одно, чего им на ум взбредет… И за поводи вел в конюшню дремлющую Марёвну со светящейся в темноте юной всадницей.
Дома ждала хмурая Ефросиня – руки в боки; жаркий самовар с дымком, тянущимся в ночное окно; и мама с нежной улыбкой и легкой равнодушной отрешенностью.
А потом до полуночи, в августе еще можно при одной свече, Оля листала полиграфические страницы с оттисками черно-белой столичной жизни и мировых новостей.
Это было счастье! Свобода, мечты, уверенность, что дома тебя всегда ждут, куда бы ты не отправился, что бы ты из себя не представлял!
Приехав в Столицу, Оля уже знала наверняка, что будет известной поэтессой.
Дома, в Выборге, она ведь много читала. Она всё знала о литературной жизни Петербурга! И когда отец их с мамой вызвал к себе, у неё не могло быть сомнений, что в редакциях и изысканного «Пробуждения», популярной «Нивы», и модной «Жизни искусства» только и ждут её рукописей. А главное, их обязательно возьмут и напечатают! Ведь она такие стихи пишет! Когда она зачитывала их неграмотной маме, Софья Алексеевна говорила:
– Ну, деточка, твои стихи не хуже этого Сенинова. Мне нравятся! Не хуже!
– Кого? Сениного? А! Есенина, может быть?
– А может и Сенина… Я их не помню всех. Вот тебя помню, роднулечка моя! Иди сюда, поцелую головку. Отправь стихи, моя миленькая, папе. И еще напиши ему, что прошлого возу не хватило. На неделю надо бы два возу дров-то.
Это было уже в феврале четырнадцатого года. Всё было в достатке в женском доме Кирсиповых, кроме отцовского внимания. Отец жил на квартире в столице, устраивал безбедное житьё своим женщинам. Когда не приезжал, писал домой кратко, по делу, тоже не часто. Но Олька – любимая и любящая дочь – с одиннадцати лет писала ему каждый день сама.
«Дорогой папочка, пишу Вам снова, в надежде на скорый ответ. Все три письма на этой неделе мама просила Вас о повышении выплаты на наше житьё. И опять она напоминает о том, что нынче холодно, одного воза дров нам на неделю не достаёт.
Старая, нежно любимая Вами Лина чувствует себя лучше, хотя всё слабеет. Глаза хорошо не видят, но по нужде она ещё просится на улицу. Трескотня водит её на день в конюшню, где Лина весь день сидит у Вашего Пруста, как будто охоты ждёт.
Завтра мы едем на хутор, так что, если соберетесь, поезжайтее сразу на Карстилаярви. Снегу в этом году много. Мы хотим покататься в санях по нашему волшебному озеру. Да и чтобы Лина нюхнула лесного воздуху, может на ноги ещё встанет. Уже отправили туда Трескотню, чтоб Пруста Вашего готовил, в надежде, что и Вы с нами проведете веселые выходные.
Прикладываю
