е.
Бабушка Валя в течение многих лет рассказывала
мне о жизни в Спас-Вилках в первой половине XX века,
и рассказы эти стали основой данного произведения.
Глава 1. Пасха
Евфимия Трифонова, старушка на девяносто втором году жизни, которую в деревне по-простому звали Химуткой, коротала старость на русской печке в доме своего сына Ивана Павлова. За молодые и зрелые годы, ставшие теперь такими далёкими, Химутка родила шестерых детей – троих сыновей и троих дочерей, однако до нынешнего времени дожил только первенец Иван. Да и тот уже не молоденький: идёт ему семьдесят четвёртый год.
Над деревней Спас-Вилки Шаховского района Московской области стоит густая апрельская ночь. Спит деревня, людских голосов не слышно, и только уханье филина да переклички цепных собак нарушают тишину. Заглянем в календарь: на дворе пасхальная ночь 1933 года. Пасха в тот год выпала на шестнадцатое апреля.
В старости спится плохо. Технический прогресс медленно доходил до Спас-Вилок. И если в колхозе «Свобода» уже появился первый трактор, то об электрическом освещении знали лишь понаслышке. С вечера сидели с лучиной (только по праздникам с керосиновой лампой), делали всяк своё домашнее дело: девочки с матерью пряли или вышивали, мальчики с отцом крутили верёвки или правили какую-нибудь сельскохозяйственную утварь, если та была не слишком громоздкой, чтобы можно было принести в избу. А Химутку одолевал сон. Она и так обычно лежала на полатях большой, в половину кухни, печки, а как только смеркалось – спать охота, нет мочи. Зато и ночью просыпалась часто и порой часами не могла уснуть. Тогда-то и приходили к Химутке воспоминания о давно прошедших временах. Оно ведь как у стариков: порой забываешь, что было сегодня или вчера, а случившееся много лет назад помнишь до самых мелких мелочей.
Вот и теперь Химутка проснулась до света. Вспомнила, что сегодня Пасха. Христос воскрес! В последние годы, правда, большевики не велят в церковь ходить, борются с теми, кто посещает богослужения, высмеивают выполняющих религиозные обряды. И по всей стране стали сносить храмы всех религий. Оттого люди и боятся – ходят в храм только самые верующие, всё больше пожилые и те, кто в среднем возрасте. А в молодёжь словно какой-то бес вселился – церкви разоряют, иконы жгут да священные книги. Не во всю молодёжь, конечно, но во многих. Химутка знала об этом по той причине, что слышала со своей печки разговоры младших поколений, и только головой качала с нерадостной мыслью: «Енто чаво ж таперича над нами доспеется? За грехи наши енти куманисты нам посланы». Нет, она не была очень верующей – скорее, суеверной, как и подавляющее большинство деревенских людей её поколения, однако попробуйте понять и принять слом всей и духовной, и материальной жизни, когда вы живёте без малого век!
Никогда бы Химутка не подумала, что проживёт такую длинную жизнь. Она родилась в середине царствования императора Николая Первого, в 1841 году, в день святой Евфимии Всехвальной, что по старому стилю приходится на шестнадцатое сентября. А нынче всё перевернулось, даже дни как-то по-чудному стали считать, на две недели раньше положенного срока. Радости за длинную жизнь Химутка видела мало – всё больше трудов, забот и горя. Похоронила пятерых детей, из которых трое умерли, не вступив в брак и не оставив своих наследников. Похоронила и своего мужа Павла Гордеева, без малого полвека назад задавленного лесиной при заготовке дров. Хорошо, что хоть старший её, Иван, жив-здоров и о ней, глубокой старухе, заботится. Да и на сноху свою и внуков Химутка не могла бы пожаловаться: подадут и уберут, когда нужно, а что подшучивают над её немощью – так то дело молодое, и им, видать, этого не понять, пока сами не состарятся.
В избе все кроме Химутки спали. Возле печки, чтобы тепло было, стояла широкая деревянная кровать, на которой спал Иван с женой Ириной. Это вторая жена Ивана. Первая, Степанида, умерла. Детей она, как и Химутка, родила много, только до взрослого возраста сохранились лишь двое сыновей – Федя и Вася. Да ещё от Ириши, которую Иван взял с двумя детьми, Зиной и Петей, семь лет назад родился их общий сын Александр. Летошний год, на Покров, девятнадцатилетняя Зина вышла замуж за Петра Булёнкова и живёт теперь на другом конце деревни, на Заречине1, а Петя и Санька – вот они, в избе спят. Шестнадцатилетний Петя спал на старом длинном сундуке, а Санька – на железной кровати в красном углу, под божницей.
Разные воспоминания приходят к Химутке бессонной ночью. Вспомнила сейчас своего второго сына, Трифона, что скончался одиннадцать лет назад. И пожил бы ещё, ведь едва перевалил на седьмой десяток, только от крупозного воспаления лёгких чаще всего умирают. Нет для матери больнее муки, чем провожать в последний путь своего ребёнка! Отвезли Трифона на Берёзовую гору, где находилось сельское кладбище, и закопали рядом с женой его Ксенией, что тремя годами раньше, в девятнадцатом году, умерла от тифа. А рядом могила, в которой покоится Яков, старший сын Трифона и внук Химутки.
До административной реформы рубежа 1920-х и 1930-х годов Заречина (официально – деревня Верхорузье) входила в состав Серединской волости Волоколамского уезда Московской губернии, а собственно Спас-Вилки – в состав Савинской волости Гжатского уезда Смоленской губернии. В 1929 году образованы Московская область и Западная область с центром в Смоленске. В мае 1930 года Ново-Александровский сельсовет был передан из Западной области в Московскую, и Верхорузье было присоединено к Спас-Вилкам.
