вступил в разговор Иван, муж Паши. – Нечаво детей лупить: оне ещё-ще маленькие, не понимають. Я ужо им сёдни сказамши, штоб скотину не выпускали.
– Так оне тебе и послухали, – попыталась съязвить Паша.
– И послухають! Скорей послухають, чем тебе с хлудцом4. Чалавеку – яму уважение нужно.
Иван хорошо знает об уважении: он сам – один из первых людей в Спас-Вилках, секретарь Ново-Александровского сельсовета. Люди приходят к нему за помощью: кому справку сделать, ту или иную бумагу выправить, а кому и просто посоветоваться, как быть в трудной жизненной ситуации. К кому обратиться? Конечно, к Иван Иванычу. Для всех находится у него доброе слово. Он ещё молод: на Ивана Купалу ему сравняется сорок два года, а много чего в жизни повидал. Отец Ивана неизвестен, а мать умерла при родах. Круглого сироту взял дядя, брат матери Иван Степаныч, которого в Спас-Вилках звали дедом Мендером, и воспитал как родного сына. А потом была империалистическая война и австрийский плен, из которого на Святки девятнадцатого года Иван вернулся совсем без зубов. То ли в окоп прыгнул неудачно, то ли надзиратели в лагере выбили – разное в деревне говорили, а сам Иван рассказывать не любил.
Когда от тифа умерла Ксения, пятеро дочерей остались без матери, и Трифон не управлялся по хозяйству. Пошёл дед Трифон (по деревенским меркам уже дед: было ему пятьдесят восемь годов) к деду Мендеру и попросил Ивана в мужья для шестнадцатилетней Паши. Родители устраивали свадьбы детей, не спрашивая их согласия, и это было обычным делом. Дед Мендер дал «добро», и на Покров Иван с Пашей обвенчались. Иван перешёл в избу тестя – стал примаком, как некогда сам Трифон. В избе деда Мендера, что стоит на другом конце деревни возле старых, в два с лишним обхвата, лип, и без Паши было бы семеро по лавкам.
Прасковью постигла та же беда, что и Химутку, и Стешу, и Иришу: дети умирали. Причём у Паши они не доживали и до года. Троих подряд схоронили они с Иваном. Паша не один год ходила в церковь святого Александра Свирского, что в двух верстах от Спас-Вилок, в селе Ново-Александровка, и просила, чтобы хоть одного ребёнка на ноги поднять. И, видно, Господь помог: летом двадцать седьмого года родила Паша дочь Валентину, а на Крещение тридцатого года – сына Геннадия. Тех самых детей, что сегодня утром ради шалости выпустили свинью из хлева.
В былые годы на Пасху накрывали стол для всех родственников, а нынче на этот стол поставить нечего: на дворе голодная пора. Голод, вызванный и неурожаями 1931 и 1932 годов, и чрезмерными заготовками продовольствия, когда у людей забирали даже посадочный материал, и принудительной коллективизацией, когда многие предпочитали резать скот на мясо, лишь бы его не отобрали в колхоз, в той или иной мере охватил всю страну. Конечно, в Нечерноземье было не так страшно, как в Украине или на Северном Кавказе, где от голода люди пухли и умирали, однако и тут еды не хватало. Выручал свой огород, своё приусадебное хозяйство, а ещё укрытое от государства
Хлудец – здесь: хворостина или розга, которой порют людей
