моё тоже стало солнцем.Оно засмеялось,
и кровь
солнечными лучами побежала по моим венам.
И я засмеялся,
полный света и счастья.
И вдруг,
не знаю откуда,
женский голос —
мягкий и тёплый, как солнечный луч,
нежный, как капля росы,
душистый, как лепесток цветка, —
сказал:
«С добрым утром, солнышко!
Пора вставать».
Я открыл глаза.
Утро было действительно очень добрым.
Вставало солнце.
Я ещё никогда не видел такого настоящего солнца.
1967
«На белом платьице чёрные горошины…»
На белом платьице чёрные горошины,
Чёрные, а всё равно хорошие.
Девочка-девочка, не нужно вздохов.
Все привыкли, что чёрное плохо,
Что белое – хорошее, белое – чистое.
Чистоту, наверное, нужно выстрадать.
Платьице белое в чёрную горошину.
На свете немало людей и хороших.
И рядом с теми, что «ну их к бесу»,
Немало таких, что в душу не лезут.
Хорошо ли белое?.. Плохо ли чёрное?..—
Эти вопросы очень спорные.
Жених в чёрном, невеста в белом…
А, может быть, вовсе не в цвете дело?
Чёрное… белое… – лишь бы чистое.
Чистоту, наверное, нужно выстрадать.
На белом платьице чёрные горошины,
Чёрные, а всё равно хорошие.
1967
Стоит девочка-магнолия на тоненькой ножке,
Держит беленький цветок в зелёных ладошках;
Держит беленький цветок – нежный и невинный;
Лунный свет вокруг него тонкой паутиной.
«Подари на память мне, девочка, цветочек».
Покачала головой, отдавать не хочет.
Я не выдержал – цветок вырвал из ладошек.
А мне девочка вослед: «Брось, он нехороший».
Нехороший?.. Я вдохнул аромат всей грудью —
Того нет, что было, и того, что будет,
Только беленький цветок, нежный и невинный;
Лунный свет вокруг него тонкой паутиной.
И уставший, я заснул только новой ночью.
А проснулся… – пожелтел, умер мой цветочек.
Свет его душистых глаз навсегда засушен.
Только призрачный дурман душит меня. Душит.
1967
«Жизнь моя …»
Жизнь моя —
это солнце…
и небо плачущее,
это встречи с тобой…
и одиночество,
это грёзы надежд…
и грёзы утраченные,
это короткие дни…
и длинные ночи.
Жизнь моя —
это рыбка,
попавшая в сети
человеческих отношений,
законов,
условностей.
А я
