и мчится в коридор.
– Деда Миша пришё-ол! – возвещает он не то бабушке, не то самому себе.
Дедушка осторожно отстраняет мальца в сторону и, кряхтя, говорит:
– Погоди-погоди, стрекулист! Застудишься ещё от меня. Дай разденусь!
А Вите не терпится, вертится около, в ладоши хлопает, подпрыгивает. Деда Миша, наоборот, серьёзный, ведь в милиции работает! Однако внуку, как и бабушка, благоволит. Вот сейчас разденется, пригладит поседевшие волосы и наклонится к его уху, приобнимет да чмокнет в щёку. А потом все вместе обедать сядут.
После еды опять развлечение. Дед отогреется, наденет валенки, полушубок, шапку-ушанку, а бабе Юле велит потеплее одеть пострелёнка. Это они пойдут Найду кормить.
Найда в конуре у поленницы живёт. Северная лайка. Конуру ей дедушка сам сколотил. Прочную, просторную, и даже с крышей двухскатной. Будто домик. Над входом брезентовый лоскут прибил, чтобы ветром снег внутрь не намело, на дно ворох сена положил для тепла.
Деда Миша берёт кастрюлю с отходами и выходит с внуком во двор. Заслышав стук двери и шаги, Найда сначала высовывает из конуры морду, потом резво выскакивает на притоптанный снег и радостно виляет хвостом. Витя каждый раз с интересом наблюдает, как она жадно, с громким чавканьем ест, поджав уши и хвост. На морозе у неё мелко-мелко дрожат ноги.
– Деда, а Найде разве не холодно?
Тот в раздумье слегка пожимает плечами.
– Может, и холодно, стужа-то вон какая.
– А вдруг она замёрзнет!? – пугается Витя. – Давай её к нам домой запустим.
– Не бойся! – успокаивает дед. – У неё, видишь, какая шерсть густая? Да и не на снегу ведь голом спит, а в конуре.
– Всё равно жалко.
– Не переживай. Её теперь ещё и еда греть будет. Сытый меньше мёрзнет. Пойдём в дом!
Найда уже всё съела и, довольная, залезла обратно в домик. Витя садится на корточки и с любопытством приподнимает брезент перед входом в конуру. Заглядывает внутрь. Найда лежит тугим калачиком, морду глубоко в шерсть упрятала, только уши насторожённо торчат. «Наверно, всё-таки мёрзнет», – думает он и с сочувствием вздыхает.
– Пошли! – окликает дед с крыльца, и мальчик, поднимаясь, нехотя семенит в дом.
Старинные семейные часы немецкого производства девятнадцатого века размеренно и басисто бьют четыре раза… Считать Витю тоже баба Юля научила. Правда, пока только до двадцати. Как пойдут куда-нибудь, непременно считать просит, чтобы внуку нескучно было просто так идти: сама-то из-за возраста и полноты уже медленно ходит.
– Иди, – скажет, – вперёд, сосчитай, сколько в этом заборе палочек!
А ему и радость! Шагает, ручонкой до каждой палочки дотрагивается. Потом обратно спешит, и кричит на бегу, пока не забыл:
– Двенадцать раз по двадцать и ещё восемь!
Бабушка в ответ улыбнётся и головой кивнёт. Дойдут до конца забора, она и скажет:
– Молодец, правильно сосчитал. Я проверила, – и другое что-нибудь сосчитать просит.
…В тот вечерний час в старом доме уютно и тихо. Баба Юля растопила печь и готовит
