дети выросли, сбились в стаи
Воют цепными псами, суровые времена настали
Йольский кот точит об мебель когти, метит углы, роняет
шерсть на ковры
Скоро домой вернется с работы Вася
Сунет ноги в тапки, заплачет,
Как же
Я
Заебался
Творец
Творец живет на краю вселенной в хижине у реки
Вечерами приходят к нему посуху судаки
Он окормляет их хлебом, поит вином
Они трепещут жабрами, шлепают беззвучным ртом
Благодарят, кланяются, ложатся на сковороду
Прежде чем попасть в рай, надо побыть в аду
В двери скребет заблудившаяся душа,
Проходи, рыба сегодня чудо как хороша!
Рассказывай, откуда путь держишь? куда?
Хотя, если подумать, конечная цель –ерунда
Меня всегда занимал процесс созидания
Сотворить что-нибудь этакое,
Вплести в ткань мироздания.
Я преодолел жизнь, выплыл из смерти, чтобы спросить
Где смысл, правда и грань, которую не переступить
Почему все устроено именно так, как есть
В чем величайший замысел, совесть и честь
А ты тратишь вечность на всякую ерунду…
Сорян, бро, ответил творец и лег на сковороду.
Психоделический деревенский детектив
Участковый Вениамин Серенький сидел в засаде, и ему было неудобно. Затекли ноги, одеревенел зад, хотелось есть, пить и в туалет. Честно говоря, никто участковому приказа сидеть в засаде не давал. Наоборот, в свете последних событий, велено ему было патрулировать деревню денно и нощно, привлекая народных дружинников из числа желающих. Добровольцем вызвался лишь дед Ефим, да и то потому, что « завязал с бухлишком, надо себя чем-то занять, да и хер ли бояться, разве ж это жизнь, стакан не поднимешь за здоровье, да и какое у меня здоровье, говно сплошное».
Засада, в которой Серенький торчал ночами, наплевав на неудобства и начальственные приказы, находилась в лесу под ореховым кустом. Участковый чувствовал, именно здесь тайное станет явным. Дед Ефим в это время шатался по деревенской улице, терзая древнюю гармонь.
– Злых духов отгоняет, – крестилась на портрет главы деревенской администрации бабка Федора.
Портрет сдвигал засиженные мухами брови, из глаз его вырывалось пламя, зажигая стоящую напротив витую свечу. Федора прикуривала от нее толстую ароматную самокрутку, выдыхала сизый дым в темноту и тихонько подвывала в такт гармони деда Ефима.
Любой дух, каким бы злобным он не был, услыхав эти звуки, немедленно убрался бы к чертовой матери. Жителям деревни оставалось лишь затыкать уши и прятаться в погреб, если станет совсем уж невыносимо.
Но ничего не помогало. Люди продолжали исчезать. Некоторые
