с некой долей иронии и жалости, что одет он был так же, как вчера. Те же джинсы. Та же джинсовая потертая куртка. И еще – или это ей уже кажется в силу отвращения к персонажу? – от него слегка попахивало псиной. Он поздоровался со всеми купно, не глядя ни на кого в отдельности, тем более – на Машу. Тем лучше, – подумала про себя Маша, опасавшаяся ироничного разбора вчерашней ее встречи с Ник Ником. А Андрей тем временем бросил джинсовую куртку на спинку стула и потянулся к телефону:
– Шагин? Привет. Яковлев Андрей. Слушай, вопрос как специалисту по блатняку: у кого из уголовников в последнее время появилась манера брить фигурно затылок. Как фигурно? Да так, фантазейно, с выстриженным номером…
У Маши внутри все замерло. Номер?
– Да ты что? Ну, значит, совсем новая тенденция, ага. Запиши там себе в исследование воровского фольклора. Кстати, цифра четырнадцать. Семь и семь? Двойной символ счастья? Да ты что?! Никогда бы не подумал. Спасибо, нумеролог, пока. – И повесил трубку, невольно столкнувшись взглядом с Машей.
«Нумерология! – Машино сердце отчаянно забилось. – Символика цифр!» – Она снова перебрала дела на столе. «1, 2, 3» – первые жертвы на Берсеневской набережной. «4» – на руке у почившего пьяницы, оставленного ночью год назад в Кутафьей башне. 6 – на руке, обнаруженной отдельно от тела на Красной площади полгода назад. И теперь – «14». Может ли это быть один человек, или она уже тихо сходит с ума со своими маньяками? Но если даже представить себе, что цифры 1, 2, 3, 4 и 6 объединены какими-то странными способами расправляться с жертвами… Она вскинула глаза на Яковлева и рискнула:
– Простите, пожалуйста!
Андрей недовольно поднял взгляд от бумаг.
– У вас нет заключения патологоанатома по смерти на берегу Москвы-реки?
Андрей поднял бровь – бровь явно намекала, что стажер Каравай лезет не в свое дело.
– Я имею в виду, – заторопилась Маша, краснея, – есть ли в этой смерти что-нибудь странное?
Брови Андрея взлетели на почти физиологически неприличную высоту.
– А что вы подразумеваете под словом «странный»? – спросил он холодно.
Маша беспомощно пожала плечами, собираясь с мыслями. За это время Андрей успел вновь углубиться в бумаги.
Хам! – Маша аж вся кипела от возмущения. Он даже не сделал вид, что его может заинтересовать то, что она ответит. А уж об ответе на Машин вопрос и вовсе не было речи. «О’кей, – сказала себе она, сдвинув собственные брови на манер, который ее мать называла «а вот сейчас ты хмуришься, как Федор». – Ладно. Черт с ними, с цифрами. Попробуем с другого боку. Вот странно вырванные языки. Вот еще одно дело – о чудном пьянице, пришедшем помирать с раздутым горлом в Кутафью. Вот рука с картиной Шагала. Что у нас есть еще?» Она не отрываясь читала старые дела за прошедшие два года. И нашла, нашла еще странное – как же она не вспомнила? – тот ужасный случай, о котором писали все газеты: жена тюменского губернатора, женщина, вошедшая в десятку самых богатых леди планеты,
