Феррис расплакалась от огорчения. Она, обычно осторожная до чрезвычайности, с трепетом относившаяся к чужому, и вот надо же – такое несчастье. Келма сразу поняла, что работа эта не ученическая, а труд самого мистера Смита. Глиняная статуэтка, видимо, Психеи, готовая к отливке в гипсе. Даже на ее не сильно искушенный в искусстве взгляд, статуэтка выглядела очень красивой. Расстроенная дальше некуда, она поставила поврежденную фигурку на место, выключила свет и вышла в коридор. Затем нашла стул и села неподалеку от сцены в темном углу, ожидая своего выхода, повторяя в уме тексты реплик и арии.
Неожиданно где-то рядом раздались голоса. Мисс Клиффордсон она узнала сразу, а потом и мужской голос. Он принадлежал Харствуду, исполнителю роли юного Нанки-Пу.
– Мой дорогой мальчик, – тихо произнесла мисс Клиффордсон. – Разве ты не понимаешь, что по возрасту я гожусь тебе… хм… ну, пожалуй, в тетушки. Подумай хорошенько.
– Я больше не могу, – отозвался юноша. – Пойдем отсюда.
Келма выглянула в коридор и, увидев, что они вошли в кабинет рисования, тут же вскочила и поспешила вслед. Ей очень не хотелось, чтобы они увидели разбитую статуэтку и сообщили об этом Смиту. Как можно было им помешать, Келма Феррис тогда не осознавала. Просто действовала механически.
Дверь они оставили полуоткрытой. Она неслышно скользнула внутрь.
– Гарри, ты совсем спятил? – донесся голос Гретты.
Затем послышалась возня, шумное, частое дыхание и наконец звук поцелуя.
– Нет! – вскрикнула Гретта, вырываясь из объятий пылкого поклонника.
В этот момент Келма Феррис, державшая палец на выключателе, невольно его нажала. Зажегся свет, Харствуд вскрикнул, а мисс Клиффордсон проговорила с наигранной веселостью:
– Какое событие. К нам пожаловала Катиша.
– Мне показалось, что я оставила здесь веер, – пробормотала мисс Феррис. – А вы, я вижу, решили порепетировать?
Харствуд молчал, мисс Клиффордсон беззаботно рассмеялась. Затем они, не проронив ни слова, последовали за мисс Феррис за кулисы.
После репетиции Харствуд проводил Гретту до дома. Он шел молча, угрюмо потупившись. Она же вела себя как ни в чем не бывало.
Гретта Клиффордсон была эгоистичной и пустой, но отнюдь не бессердечной девушкой. Она жалела этого мальчика. Да, конечно, говорила она себе, это у него юношеское увлечение, и он скоро уедет, появятся новые приятели, новые интересы, но все равно я вела себя дурно, зачем-то поощряла его, давала надежду. Конечно, это приятно, когда в тебя влюблен такой симпатичный юноша, но надо было подумать и о нем. Он стал хуже учиться и вообще в последнее время забросил все свои дела. Хорошо еще, что нас застукала эта недалекая мымра Феррис. Страшно подумать, что могло бы случиться, если бы в кабинет рисования вошел какой-нибудь другой педагог.
Как будто услышав ее мысли, Гарри Харствуд неожиданно произнес:
– Интересно,
