стадион. Это был мой подарок ему на его день рождения, самая лучшая моя вышивка. История нашей семьи, рассказанная с помощью букв алфавита.
A – это Абек.
B – это баба Роза.
С – это Chromicki amp; Lederman[1], название нашей швейной фабрики и D – это Декерта, название улицы, на которой находится наша синагога, хотя мы ходим туда только по большим праздникам.
H – это Хелена, имя нашей мамы; M – это тетя Майя; Z – это Зофья.
Как-то так. Всего я уже не помню. По алфавиту от A до Z – после одних букв были вышиты целые абзацы, а после других всего несколько слов. В последние минуты перед тем, как мы все отправились на стадион, будто бы для того, чтобы сфотографироваться для новых удостоверений личности, я сняла историю нашей семьи со стены, на которой она висела, и зашила в его курточку, после чего заставила Абека надеть ее.
Как будто знала, что нас ждет.
Эта мысль приходила мне в голову потом. И тогда, когда я голодала в Биркенау, и тогда, когда на фабрике в Нойштадте работала на ткацком станке («Эта девка умеет ткать», – сказала охранница, вытащив меня из когтей смерти и отправив на работу), – и тогда, когда зимний холод замораживал пальцы моих ног, пока мы шли 140 километров до Гросс-Розена, куда эсэсовцы погнали нас с ткацкой фабрики, и перед тем, как я лишилась чувств в женском бараке, когда лагерь освободила Красная армия и нацисты сбежали. Должно быть, я знала, что нам приказали явиться на футбольный стадион вовсе не затем, чтобы изготовить для нас новые удостоверения личности. Иначе зачем мне было заставлять Абека надеть ту куртку? Ведь на улице было слишком тепло, чтобы надевать куртки или пальто. И к тому же эта куртка уже была ему тесновата. Кто вообще зашивает историю семьи в куртку?
Либо тогда я уже знала, что с нами случится беда, либо к тому времени сошла с ума.
Мне надо разыскать моего брата.
Мне надо разыскать моего брата, потому что война закончена, но я все еще не чувствую себя в безопасности. И думаю, он тоже.
«Я не думала, что кто-то из вас вернется». – так сказала пани Войцик. Но она произнесла это не с благодарностью Богу, не так, словно хотела сказать: «Я так рада видеть тебя». В ее голосе прозвучала не радость, а разочарование. Как будто на самом деле она имела в виду другое: «Я надеялась, что они прикончили вас всех».
C
Когда несколько минут спустя в дверь стучит Дима, на лице его написано торжество. Открыв дверь на цепочку, я вижу в его руках сверток.
– Обед, – говорит он. – Колбаски.
Я открываю дверь, но, когда он входит, я теряюсь.
– Мне нечем топить плиту.
– Они уже готовы!
Теперь я вижу, что сквозь оберточную бумагу просачивается жир, и у меня текут слюнки.
– И мне не на что их положить, – извиняюсь я. Я хотела сказать, что здесь нет стола, но, когда я произношу эти слова, до меня
Хромицкий и Ледерман (польск.).
