даже
я вправе
владеть им,
повелевать —
верховенство моё
фальшивое,
напускное
если я и близка с ним,
то я – не родная мать
загонять в клетку воздух —
безумство чистейшее. но и
есть в бессмысленном
редкий соблазн —
натворить красоты,
а потом расхлебать,
горько плача,
пока не остыло
так я делать и буду
могла бы и слово дать
если б только оно
хоть на каплю
моим
было.
и не помню, как я тогда добралась домой,
хоть убей, я не знаю, как я потом выжила,
выжата_я, жевала луну, как лимон,
я бежала рекой и строчкой – с оттенком рыжего.
я себя терпеть не могла. но бумага стерпит,
и чернильная ночь поглотит во мне человека.
я несла в зубах кислый, ржавый, скулящий серп,
и нести его было – есть – абсолютно некому.
не смотри на меня в оплывающих окон воск.
мы по-разному дышим: ты в спину, а я – на ладан.
то ли это синдром кометы, что вырос хвост,
то ли я становлюсь на лапы у ног Пилата.
ты не спрашивал, нет, ты сам по себе вопрос.
«чистый лист, говоришь? снимай. это тоже маска».
да, я помню – касание кисти. и видит Босх —
страшный суд – это твой шедевр. твоя краска.
да не важно уже: дай бог или чёрт возьми, —
вторчерметная ночь нежна, тяжела, бредова.
я лгала, что ложилась под окна твои костьми, —
я ходила туда, чтоб из косточки выросло слово.
проржавевшая ночь – душный склад человечьего лома.
помню: горький спиртовый свет заливали на
почерневшую, открытую рану окна,
и стекала строка под лежачие камни дома.
Крейсерова соната
Что тебе снится, холодный крейсер?
Волны бушующих одеял?
Блёклая гладь половиц ли, оскал
Солнца и скал на пейзажах Гессе?
Сон без сновидца – постель пустая,
Устлана снегом, отстирана добела.
Выйди со мной на балкон, полистаем
Смену времён за стеклом. Пробыла
Вечность и день на конечной станции.
Сумрачный вечер за кругом полюса.
Помнишь, в начале пути? – был глянцевый…
Откуда все эти продольные полосы?
Тело китовое, корпус титановый,
Как же ты шёл, чтобы так износиться-то?
Брюхо под воду – и на растерзание
Глыбам голодным. А был весь ситцевый, —
Ночью спустишься
