каникулах дело было, стояли с Костиком, грелись на мартовском солнышке. Мимо прошел дядька с сигаретой, и дымок четко пахнул близкой весной, талым снегом и южным ветром. И ты еще сказала:
– А правда же, весной сигарета курится совсем другим запахом, чем зимой или осенью?
– Сигарета-курица? – вытаращил глаза Костик. – Ты чего?
И смеялся.
Да, точно, помню. Ты права, речка. Всегда он надо мной смеялся.
Однажды мы с Костиком даже подрались. Поспорили. Я утверждала, что слово «ебутся» пишется через «Ы». Более продвинутый Костик настаивал на «Е», всячески надо мной смеялся и попрекал неграмотностью. Мне было лет девять, а Числу двенадцать.
Н-да…
Нет…
Не годится бросать в беде человека, с которым связаны столь трепетные детские воспоминания.
Так ведь помрет он там, совестно мне будет, что палец о палец не ударила. Вот всегда так, живешь себе, даже в одной стране, в одном городе, на соседней ветке московского метрополитена, и никогда не встречаешься с давним другом, даже не вспоминаешь, но когда он умирает – выходит из окошка («окно – аварийный выход»), разбивается на машине по первому ночному снежку или долго и неправильно лечится от какой-то пустяковины («а оказалось, это не то совсем, проморгали основное-то, если бы раньше спохватились»)…
И эти поминки с водкой и черным хлебом, курить только на балконе, ветер летит в комнату, покаянные слезы, объятия и обещания держаться вместе, дружить, чтобы потом опять распрощаться и не встречаться никогда, никогда, никогда…
Знаем. Плавали.
Помрет – загрущу…
Этак он мне всю оставшуюся жизнь отравит, паршивец, дачник хренов, друг детства…
И вот отсюда начинается история, которую можно записать пьесой, чтобы – «слева кто говорит, а справа что говорит», а можно столбиком, а можно в строчку подряд или «елочкой», и назвать ее «Про нас», или «Земля октября», или коротко и ясно – «Пахра-Манхэттен-oneway», чего уж проще, а можно квалифицировать эту историю как
Служба кончилась, и молебен отслужили, и поговорил со всеми.
– Батюшка, батюшка, вас во дворе женщина ожидает, не наша, не знаю я ее, – говорит старушка с «ящика».
Вздохнув и спотыкаясь о кошек, батюшка выходит во дворик.
Во дворе хорошо, чисто выметено, цветники, кирпичные крестильня и трапезная, все добротное, на совесть. Кошки в ошейниках и смирные алкаши на лавочке.
Развела ты, матушка Анна… Ну, кошки – это еще ладно, но эти… «Воскресные обеды для малоимущих». Ты тут хоть одного малоимущего видела? Сползается на супчик одна алкашня, здоровые, красномордые, пахать на них надо.
На скамеечке сидят пообедавшие, довольные бомжи-алкаши в ярких курточках, из тех, что приносят прихожане от выросших детей-подростков. С краю, сливаясь с бомжами и кошками, сидит тетя в темном, смотрит на батюшку.
Эта пришла, потому что что-то случилось.
Никогда
