как?
– По глупости, наверное. Она мне говорила, что мне этот английский точно нужен. Знаешь, может она говорила это всем, но я был уверен, что она обращается непосредственно ко мне. Понимаешь, я не мог понять ни английского – кажется, я искал в нем логику, – ни почему он мне понадобится. Я ощущал это как какое-то навязывание… Я не знаю… У старушки были выразительные глаза, необыкновенно красивые серые глаза, такие, что на лице вроде не было морщин, ну я их не видел. Я никогда не соскальзывал с этих глаз даже на окружающее лицо. У меня до сих пор осталась память об этом ощущении… Можно сказать, что моя душа получала указания напрямую… – ну о том, что я должен учить английский. Но, я даже не понимал, как это можно, если я не врубался в логику предмета. Не знаю, видимо, я искал логику в протоколе перевода и не смог сформулировать, что язык – не математика… Понимаешь, с другой стороны я не мог ослушаться этих глаз… и не мог подчиниться… Мои родители поняли, что это – конфликт, и очень жаль, но меня перевели на немецкий, в соседний класс и… В последующие годы никто ко мне не приставал, что без немецкого я никак не обойдусь…
– Короче, ты приехал без английского?
– Ну, не совсем, я знал слов пятьдесят на момент перелета.
– Ты имеешь в виду 1, 2, 3 и т. д.?
– Примерно!
– Так ты даже не ходил в ОВИР?
– Я даже не писал заявления на выезд в государство Израиль на постоянное место жительства, хотя уже знал, что подлежу…
– Ты отлично звучишь, у тебя лишь слабый акцент, правда, и словарный запас у тебя тоже слабый…
–Акцент постепенно уйдет, у меня не будет акцента. Впрочем, это не важно.
– Нет, это очень важно, здесь за все надо платить, за то что нет акцента – тоже, – сказал друг друзей задумчиво, грустно и без назидания…
Глава 5. Четыре года спустя. Високосный зверь
Художник создает образ, извлекает из мозга и из сердца все дарованные и приобретенные эмоции, компилирует их, декомпилирует снова, добавляя краски из души и тестирует созданный образ снова, пока еще упрятанный в воображении и видимый лишь автору. Он закодирован в этюдах, разбросанных по мастерской и никому ничего не говорящих, кроме самого автора, потому что образы на этюдах и картонках открываются с помощью password-да, все еще с неким страхом, припрятанным в душе. А душа, не останавливаясь, тестирует весь этот материал, пытаясь ответить на страшный вопрос – интересно ли это кому еще кроме автора?
В зале ожидания Сан-Франциского аэропорта, перед закатом, солнце зверски пробивает свои лучи сквозь стекла аэровокзала. Взглянешь на окно, и кажется, что сейчас выжжет сетчатку глаз, силуэты людей в контражуре становятся манекенами и не отличишь ортодоксального иудея от консервативного евангелиста. Даже мусульманка в парандже похожа на бородатого старика-сикха в чалме. Не образы, а плоские муляжи. Лишь солнцу ясно, кто вокруг кого вертится. И вдруг на одной из скамеек, чуть
