во мне знало, что так и будет; знало – так почему же меня точно пнули в живот?..
Краски меркнут; цветы яблонь чернеют и съёживаются. Сердце бьётся где-то в горле; дышу рывками, тщетно пытаясь успокоиться. Дрожа, набираю рыхлый, невнятный поток слов – стираю – набираю заново… Как же ты можешь так со мной?! Как можешь давать мне надежду – а потом отбирать, зная, до чего меня это доводит? За что, почему?
И почему ты опасаешься поступить «подло» с очередной бабочкой, которую обхаживаешь, – но не со мной?..
«Но… Ты же говорил, что у вас ничего серьёзного? Что ты разочаровался?»
«Ну, мы были в ссоре на тот момент, а сейчас помирились, – легко – с невесомой беспринципностью бога – пишешь ты. – Она мне очень нравится, Юль. А в тебе есть что-то, что отталкивает меня. Что-то в самой твоей личности – ты никак это не исправишь. Не рассчитывай на встречу»).
В каждый из таких дней я не знала, доживу ли до следующего рассвета. Иногда не могла есть и спать. Иногда – могла есть, но потом меня рвало. Иногда, вернувшись вечером в свою одинокую квартирку на пятнадцатом этаже, я звонила Вере или Егору и просила рассказать что-нибудь – что угодно, любую ерунду. Как прошёл их день? Что нового на работе? Какую книгу они сейчас читают?.. Вера быстро прощалась с пожеланиями вновь обрести адекватность, а Егор рассказывал – порой много часов; и я плакала, плакала, плакала в трубку, презирая себя, но не в силах остановиться. Не объясняла, в чём дело – только скулила и подвывала, как раненое животное.
В каждый из таких дней я – почему-то – выживала. Лес хранил меня.
А неделю спустя ты писал или звонил снова, и мы запоем говорили, и ты шептал мне что-то жарко-запретное, на несколько ночей отбирающее сон.
Марина.
По внутренностям будто прокатывается снежный ком. Останавливаю его, согреваю дыханием обледенелые руки: тихо-тихо. В конце концов, она здесь работает, и в этом маленьком горном мирке вы, к сожалению, не можете не пересекаться.
– Юль?.. Всё нормально?
Поднимаю глаза. Ты по-прежнему бродишь по комнате, скрестив руки на груди, – напряжённый, благоухающий гелем для душа. Улыбаюсь.
– Да. Задумалась. Так ты её видел – и?..
Коротко вздыхаешь – как перед прыжком в воду.
– Ну, и она прям при мне заигрывала с одним старлеем… С Поздняковым – я вряд ли тебе говорил о нём. Довольно мерзотный тип. – (На твоём лице появляется то мрачное выражение, которое я много раз видела в прошлом. Боль, и обида – и стыд за боль и обиду, и осознание их бессмысленности. Злая гордыня Отелло, слушающего Яго). – Хихикала с ним, глазки ему строила… И так пакостно стало на душе, что пиздец! Вот недавно только, незадолго до твоего приезда, она сидела тут, – (киваешь на диван), – и распиналась, как ей меня не хватает. А сегодня уже…
Замолкаешь, раздражённо прочертив пол большим пальцем ноги. Снежный ком во мне растёт.
– Так она… приходила сюда и после того, как вы расстались? – аккуратно спрашиваю я. Вдруг понимаю, что на твоём диване-странице уже не так
