вряд ли смогла так точно назвать это чувство, давно вросшее в нас обоих ороговевшим панцирем.
Еле заметно вздыхаешь и выплёскиваешь себе в кружку остатки коньяка.
– Ага. Сначала хотел написать что-то типа «расковы…» – (Раздражённо щёлкаешь пальцами). – Тьфу, «р» эти бесконечные! «Расковыривание ран», вот. Но потом подумал, что так было бы чересчур штампованно.
– Да уж. И потом, расковыривание – это всё-таки уже действие, а не состояние. А здесь нужно именно состояние, и именно такое – тоска… Вообще пахнет Шопенгауэром: философия страданий.
Отмахиваешься от меня в шутливом ужасе; твои глаза вспыхивают новой зеленью – по-весеннему наглой. Однажды, предаваясь грехам уныния и гнева, ты дошёл до мыслей о самоубийстве из-за книги Шопенгауэра, которую я тебе подарила. Я узнала гораздо позже. В двадцать лет мне не казалось, что подарить тебе труды основателя философского пессимизма – такая уж глупая затея. Я не понимала, что это – всё равно что тушить огонь бензином; ибо слишком во многом вы с Шопенгауэром сходитесь во мнениях.
– Нет-нет-нет! Даже не произноси это имя, чур меня!.. Хотел сжечь эту грёбаную книгу, но не стал. – (Замолкаешь на пару секунд, будто колеблясь). – Потому что ты подарила. Рука не поднялась. Но недобрыми словами поминал я тебя тогда, Тихонова, ох и недобрыми!.. Грубоватый способ лишить интеллектуальной девственности, знаешь ли.
Краснею. Ты любишь смущать собеседников (а чаще – собеседниц), проводя аналогии между высокодуховным и плотским до вульгарности.
– Ну… Думаю, ты тогда уже не был невинен в этом плане.
Как и во всех остальных.
Хмыкаешь, скептически выгибая бровь.
– Не знаю, не знаю. В плане философии я точно был девственником, а ты – совратительницей.
– Почётный титул. – (Перевожу взгляд на экран телефона, снова пытаясь вчитаться в текст. Мне всё сложнее сосредоточиться). – Единственное, что коробит в форме, – слово «сугубо». Я тебе уже как-то говорила, что у него более узкое значение и…
– Ты поняла, о ком это? Или о чём?
Не так уж просто смотреть на тебя в упор, но я выдерживаю.
– О Марго?..
Беззвучно усмехаешься, не отводя взгляда. Вижу, как у тебя расширяются зрачки.
– Конечно. В том числе. И даже, наверное, в первую очередь… Когда хочу потрепать себе нервы, вспоминать её – лучший способ.
Марго. Твоя давняя зазноба, и выдуманный идеал, и осквернённая Дульсинея. Такая же красивая и безумная, как её имя. Твоя «вечная призрачная встречная» и «обыденный сюжет всех религий» сразу – как в песне Би-2.
Ты любил её в семнадцать, когда мы впервые встретились. Потом – потерял (или сам потерялся?..), потом – спустя несколько лет – встретил снова, разуверился и взял, как мог взять любую другую. Огонь Прометея погас, и сказка закончилась.
Возможно, твой самый глубокий шрам. Возможно, самая гибельная бабочка.
Возможно.
