которого у меня уже покруживается голова.
– Что я могу рассказать о себе? – проговариваю я вслух, сама того не осознавая. А ведь я и не соглашалась на то, что начну первой. – Первый год в Мадриде был самым трудным. Я не только осваивала азы модельной сферы, но и поддерживала маму, чтобы та пришла в себя после того, что произошло со всеми нами. Мне было тяжело видеть ее опустошенной, безнадежно рыдающей круглыми сутками… Каждый день она говорила себе слова о том, что ее жизнь разорвалась, и она не находит больше в ней смысла… – со вздохом, рассказываю я.
Джексон внимательно слушает, не притрагиваясь к еде, за исключением бокала с вином, который словно прилип к его ладони.
– А знаешь, я понимаю твою маму. Это же то же самое, что когда-то было со мной. Вспомни, как я переживал, после разлуки с отцом. Я места себе не находил. Я думал, будучи ребёнком, что моя жизнь закончилась… – стонет он, перебирая в памяти не самые лучшие моменты жизни.
– Да… – киваю с грустью я. – Я помню, как тебе было трудно; как я делала всё, чтобы было тогда в моих силах, дабы ты был счастлив…
Я помню, как сочинила в его честь прозу. И отрывок вертится в голове:
«…Его отец ушел не попрощавшись,
Оставил мальчика на кон судьбы,
Я так переживала, что он один остался,
С надеждой каждый день молила: «Пожалуйста, Всевышний, помоги».
– За что я тебе благодарен… И не забыл об этом. – Его глаза изучают мои. – В том числе, что ты помогла мне сблизиться с отцом. – Джексон накрывает рукой мою руку, лежащую на коленях. Моя душа озаряется светом и безграничным теплом, выключая разум и включая огонек сердца.
– Меня не за что благодарить, и ты это знаешь… – уверяю с нежностью его я, взирая на наши соединенные руки.
Он медленно отстраняется, почувствовав мое смущение, заявляя:
– Милана, продолжай дальше.
Я борюсь, с трудом, но борюсь с подступающим головокружением.
– Затем, благодаря родителям Ритчелл, мама все-таки проявила интерес к работе бухгалтера в Испании и стала забывать о своей боли. Ну как забывать. Забыть невозможно, – встречаюсь с его зелеными глазами, которые не перестают смотреть на меня, – возможно, лишь приглушить на время боль, занимаясь рутинной деятельностью.
– А что отец?
Я тяжело вздыхаю и выдыхаю.
– Папа всё это время писал, да и сейчас, пишет. Он хочет нас увидеть, поговорить, загладить свою вину. Папа раскаивается во всем…
– А ты, что думаешь по этому поводу? – Он подливает нам в бокалы одурманивающий напиток.
Эх…
– Знаю, что человек заслуживает второй шанс, но… – Больно говорить об этом. Я проглатываю полбокала вина, понимая, что это действие не прекратит в одночасье существование моей боли, только на мгновение.
Я смотрю вдаль на загоревшуюся в небе звезду.
– Милана, но он же твой отец… – говорит мне Джексон словами, которые я ему сообщала тогда, когда он встретил своего отца, но не мог
