первенец, а за ним и второй погодок – мальчики. Скудные урожаи едва ли не всё десятилетие в европейской России, жидкий земельный надел, слухи о переселении крестьян в сибирские просторы подтолкнули молодого и хваткого мужика на странствие, посеяли надежду, а скорее всего, разожгли в душе фартовый азарт хозяйствования на вольных землях.
– Шо я, тятя, буду промышлять по хуторам, как вы? На нашем наделе бобра не убьёшь. В Сибири, гуторят, земли нарезают вольно. Если пуп крепкий – не обидят одной десятиной.
– Прирежут и тут, коль встанут на ноги твои хлопцы.
– Ждать да догонять – дело худое. В Сибири на вырост едоку-мужику сразу отмеряют на всю мерку.
Не хотел отпускать Алексей Михайлович к чёрту на кулички крепкого и смышлёного сына, пытался отговорить.
– Сибирь дюже далека, морозна, снежна. Растрясешь дорогой свой пай, голым придёшь в чужие степи.
– Волков бояться – в лес не ходить, тятя. Государь казну даёт на обустройство. Живота не лишусь! Вот в этом списке есть государев указ. Всё там расписано. – Евграф вынул из кармана чекменя лист газеты, показал отцу. – Вот, дознался. Слава Богу, обучили меня грамоте.
И по ранней весне, соорудив из брезента цыганский шалаш на бричке, запряженной мерином и жеребой кобылой в пристяжке, Евграф с семьёй и нехитрым скарбом тронулся в далекий трудный путь с отцовским благословением, под обильные материнские слёзы и звучный грачиный гвалт.
2
Александровская ярмарка в старинном Карасуке с красавицей златоглавой церковью, июньскими днями ширилась, раздвигала границы. Как апрельский обильный снег, стаявший во всех колках, логах поймы реки Карасук наполнял мутной водой извилистое русло с невысоким левым берегом, так местный да пришлый с запада империи говорливый народ, прудил базарную большую площадь. Она лежала на окраине поселка пыльная, унавоженная скотскими лепёшками, овечьими бурыми конфетками, рассыпанным овсом из лошадиных торб, клочками сена у прясел. Шум людских голосов походил то на музыку расстроенных инструментов, то улетал в прилегающие улицы вместе с шаловливым, но теплым ветерком, то возвращался вновь с выкриками того или иного торговца, расхваливающего свой товар. Он был тут разный. Стояли в ряд брички: груженые плугами, маслобойками, бочками, конской упряжью, бычьими выделанными и сыромятными шкурами, бухтами верёвок, кухонной утварью, ведрами из цинка и клёна, корзинами из ивы. На лавках краснела свежая говядина, свинина с салом в ладонь, лоснились золотистым оттенком аппетитные окорока; кудахтали куры-несушки в деревянных клетках, гуси в сером оперении, горластые, как иные неугомонные бабы. Дальше стоял скот. Годовалые бычки, годные для ярма и пахоты, телята, овцы, хрюкали и визжали с мешками на мордах свиньи, на которые косили глаз стреноженные жеребцы и кобылы. Лежал в штабелях пиленый лес: плаха, брус, кругляк и жерди.
Степан Белянин был на год старше Евграфа, крепкий в кости, русоволосый с рыжей бородой, оазисы его щёк свободные от щетины розовели
