заставила меня остановиться.
– Но постойте же, господин детектив, постойте! Это же не всё!
– Не всё? – переспросил я.
Себастьян замотал головой,
– После того как дым от костра рассеялся, я еще видел многие вещи, очень много всего видел, господин детектив. Но вам, наверно, всё это не интересно…
Старик потупил взор, но лишь на мгновение, после чего на меня вновь была обращена пара обрамлённых морщинистой кожей глаз.
– Спустя какое-то время, когда я вновь увидел эшафот, Париж был уже совсем другим. – протянул Себастьян, а его взгляд устремился куда-то вдаль, явно он видел шпили Нотр-Дам де Пари, так, что я тоже повернулся и проследил за его взглядом. Мне же была видна лишь темнота, безмерно расстилавшаяся повсюду, поглотив как всякое пространство, так и понимание об оном.
– В то январское утро небо над городом затянули столь плотные тучи, что о расположении солнца можно было только гадать, – продолжал Себастьян. – Народу было тьма, все возбуждены, кричат на свой лад. На помост ввели Людовика XVI12. Он был растерян, лицо выдавало всё, особенно глаза…
– Вы и такие детали можете видеть через этот ваш дверной глазок? – изумился я, стараясь не выдавать в своём голосе очевидной иронии. Однако Себастьян не придал моим словам значения.
– Он испугался… Завидев раму аппарата, что отсекал головы в мгновение ока. Ноги у него подкосились так, что он бы рухнул на насквозь пропитанные кровью доски помоста, если бы ни два молодых якобинца, удерживающие его за плечи….
Себастьян вновь растворился в собственном рассказе, его слова, слетая с губ словно ястребы устремлялись на то тонкое полотно реальности, что должно было разделять мир реальный и плод стариковского воображения. Этакая перепонка, призванная чутко реагировать на колебания мысли, она, разумеется, не могла выдерживать натиска слов старика, обрываясь и исчезая, материя миров сливалась, я же следовал за голосом, Себастьян продолжал рассказывать:
– Король, если и сопротивлялся, так только для виду, сил у него не было, как и надежд на избежание уготованной участи. Когда Людовика приложили к гильотине, его глаза расширились от ужаса, усиленного видом толпы, собравшейся вокруг эшафота. Все эти люди, простой народ, в одеяниях столь же скромных, что и всегда, теперь растеряли человеческий облик. Их тряпьё, камзолы, трико, брюки, головные уборы были заляпаны кровью. Кровь оставалась и на их коже, лицах и руках. Свернувшись, кровь засохла на лицах тех революционеров, чья жажда мести никак не могла утолиться. По глазам многих становилось ясно, что жажда расправы над теми, кого они обозначили своими врагами, отпечаталась на их душах. Толпа кричала, неистовствовала при виде короля, который проживал последние минуты своего существования, но сам Людовик вперился взглядом в одного единственного человека, выходца из толпы, неприметного, но выделявшегося из многих как бельмо на глазу.
Себастьян сделал паузу, я же не нуждался в пояснениях, покуда теперь сам видел описываемые
38-летний, последний монарх Франции из династии Бурбонов, на период правления которого пришёл пик обострения социального напряжения в стране, вылившийся в Великую Буржуазную Революцию 1789 года, в ходе которой, 21 января 1793 года, был казнён методом гильотинизации, приняв смерть уже в новой стране – первой Французской республике (примечание автора);
