предположении я оказался прав. Поздно вечером мне было приказано явиться в келью настоятеля – я сказал, что сейчас приду. Через две минуты приказ этот был отменен; мне было велено оставаться у себя в келье и ожидать прихода настоятеля – я ответил, что подчиняюсь и этому приказу. Однако происшедшая вдруг перемена вселила в меня какой-то смутный страх; сколько мне ни приходилось испытывать в жизни превратностей судьбы и тяжелых потрясений, у меня ни разу еще не было такого ужасного чувства. Я ходил из угла в угол и повторял: «Господи, спаси меня и сохрани! Господи, дай мне силы все это вынести!» Потом я перестал просить у Бога защиты, ибо не был уверен, что дело, в которое меня вовлекли, заслуживает Его покровительства.
Я окончательно растерялся, когда в келью внезапно вошел настоятель и с ним те самые четыре монаха, с которыми он приходил ко мне за день до исповеди. При их появлении я встал, и никто не пригласил меня снова сесть. Настоятель был взбешен; сверкнув глазами, он швырнул на стол пачку бумаг.
– Это ты писал? – спросил он.
На мгновение я испуганно взглянул на бумаги – то была копия, снятая с моих записей, отосланных брату. У меня все же хватило духа сказать: «Это не мой почерк».
– Ты хочешь увильнуть, негодяй. Это копия, снятая с того, что писал ты.
Я молчал.
– А вот доказательство, – добавил он, бросая на стол другую бумагу.
Это была копия прошения адвоката, адресованная мне, которую по положению, утвержденному верховным судом, они не имели права от меня скрыть. Я сгорал от нетерпения прочесть ее, но не решался даже взглянуть на нее издали. Настоятель перелистывал страницу за страницей.
– Читай, негодяй, читай! – сказал он. – Хорошенько вглядись в то, что здесь написано, вдумайся в каждую строчку.
Весь дрожа, я подошел к столу. Я бросил взгляд на записку адвоката, в первых же строках я прочел слово «надежда». Я снова приободрился.
– Отец мой, – сказал я, – я признаю, что это копия моих записей. Прошу вас, покажите мне ответ адвоката, вы не можете отказать мне в моем праве.
– Читай, – сказал настоятель и швырнул мне бумагу.
Вы, разумеется, поймете, сэр, что при подобных обстоятельствах я не мог как следует разобраться в том, что увидел, и даже когда незаметно для меня он сделал знак монахам и они, все четверо, покинули келью, мне все равно не удалось вглядеться в написанное более пристально.
Мы остались вдвоем с настоятелем. Он расхаживал взад и вперед по келье, тогда как я делал вид, что вчитываюсь в записку адвоката. Вдруг он остановился и с силой ударил рукой по столу – листы бумаги, над которыми я дрожал, разлетелись в стороны от этого удара. Я вскочил со стула.
– Негодяй, – вскричал настоятель, – когда это было с самого дня основания нашей обители, чтобы кто-нибудь позорил ее так своей писаниной! Скажи на милость,
