не поймали еще, вот позору-то было бы…Что будет с ней? Через два-три года, когда она войдет в невестин возраст, – что с ней будет?! А этот Мартемьянов, возможно, не так отвратителен… Может, он согласится оплатить обучение Кати, тогда…
Софья зажмурилась. Рассудок был, как всегда, прав, но при одном воспоминании о вчерашнем происшествии, о стиснувших ее грубо, как куклу, грязных руках с обломанными ногтями, о тяжелом запахе, идущем от расстегнутого кожуха, о пьяных черных глазах к горлу подступила тошнота. «Бесполезно… – подумала Софья с тем же тупым безразличием. – Стошнит меня рядом с ним, он обидится да прогонит. Ни чести, ни денег – вот и все. Зимой с голоду умрем. И я, и Катя, и Марфа вместе с нами. Напрасно Аня столько лет мучилась…»
Софья встала, снова подошла к берегу. Порыв ветра вывернул кусты ракитника, оторвал несколько серебристых листьев, унес их на дальний, затянутый туманом берег. Тяжелые сизые тучи затянули небо, и вода Угры еще больше потемнела. В каком-то полусне Софья подумала, что больно не будет. Холодно, наверное, но ведь и сейчас, в сыром платье, ничуть не теплей. Плавать она не умеет, значит, и кончится все быстро. И ничего больше не будет – ни изматывающих, постоянных, не оставляющих даже во сне мыслей о деньгах, ни приступов голода по вечерам, когда все уже съедено, ни долгих тоскливых, бесконечных дней нищей зимы, ни Мартемьянова, ни пьяного брата, ни усталого лица Ани… ничего. Глубоко вздохнув, Софья подошла к самому краю обрыва, открыла глаза. В это время в разрыв между сизыми осенними тучами неожиданно выглянуло солнце. И когда сияющий луч лег на свинцовую воду бегущей реки, Софья зажмурилась и шагнула вниз. Резкий ветер, удар о воду, чей-то пронзительный крик, страшный, стылый, стиснувший грудь холод, удушье – и темнота.
– …Да разденьте вы ее вовсе, Владимир Дмитрич, дело вам говорю! И не так вовсе надобно! Вы ей зубья, зубья разожмите, все само повыйдет, и на грудя жмите! От дайте я… Да-а, грудя знатные…
– Пошел вон, паршивец! Займись лошадьми лучше.
– Да осадите вы назад, помрет еще барышня от вашего благородства… Ножом разожмите зубья-то!
«Разве так умирают?» – подумала Софья, не в силах открыть глаза и чувствуя, как чьи-то руки теребят ее, растирают, поворачивают, разжимают рот… Ангелы, черти – кто это? А она, глупая, и в бога не верила никогда…
– Вот… Вот… Есть! Северьян, есть!
– Вода пошла? Ну и слава богу… Давайте ее сюда, к огню поближе, да водки ей дайте. Прямо в рот лейте, лейте со всем почтением… И растереть бы надобно. Ох, коли б не воспитание ваше…
Рот обожгла горькая жидкость, от которой Софья задохнулась и, закашлявшись, выплюнула водку. Сквозь зубы снова пошла отвратительная, теплая вода, Софья почувствовала, что те же руки держат ее за плечи, давят между лопаток сильно и больно.
– Ах… да оставьте же меня… – едва смогла выговорить она, отплевываясь и задыхаясь. – Уберите руки, кто вы?
– Ложитесь
