время он страшно ругал про себя и Юрия Николаевича, и всех психотерапевтов вместе.
«Сволочь, сволочь, – думал Миша и даже ударил по рулю рукой. – Высокомерный козёл! Что он понимает? Этакий, блядь, гений! Насквозь он всех видит! Обидчивый какой! Обманули его, видите ли! Профессиональные навыки у него, специфика у них, сссука!»
Миша стал искать сигареты, но сначала нашёл в кармане брюк пакет с бумажными носовыми платками. Он захотел их немедленно выкинуть в окно и даже окно открыл, но не выкинул. Миша достал один платок, пачку бросил на соседнее сиденье и стал вытирать лицо, а потом руки.
«А он ведь, падла, прав! Прав этот Юрий Николаевич, – думал и думал Миша. – Успокоиться я хочу. Успокоиться, и срочно. Только чего в этом плохого-то? А?! Юрий Николаевич, чего тут плохого? А вот насчёт совести, тут уж вы ошибаетесь! Чёрта с два вы тут правы! Тоже мне, усовестил! Как глупо! Как глупо всё!» – Миша наконец нашёл сигареты и немедленно закурил, хотя в машине обычно он не курил никогда из-за жены и детей, из-за запаха, из аккуратности и стремления курить поменьше. «А я-то, я-то куда полез? Тоже мне частный детектив! Мямлил там перед ним: «Это нужно мне, и не только мне», «Это не я придумал про кино», – Миша, вспоминая свои слова, даже состроил жалкую рожу. – Да, мне это нужно! Только мне, и никому больше. И ещё оправдывался, как пацан, как дурак».
Миша курил, выпускал дым в открытое окно и стряхивал туда же пепел. Ему было очень тошно. Ещё ему было ясно, что ничего нового он не узнал, и все его надежды оказались совершенно напрасными. Но в данном случае отсутствие информации не было информацией. Он чувствовал, что уязвлён, что не прав, но не понимал, в чём именно не прав. Ещё он отдавал себе отчёт в том, что этот психотерапевт ему не понравился, но ничего плохого он не сделал ни ему, ни, как выяснилось, Юле. Он вообще ничего плохого не сделал. Просто он, Миша, сам полез туда, куда не лазил никогда, вот и получил сразу. Миша и сам себе в этой ситуации не нравился. Но круглое лицо, голос и золотые часы Юрия Николаевича ему не нравились сильнее. Он не мог справиться с этим. А главное, он чувствовал, что тревога его усилилась многократно. Эта тревога становилась почти страхом. И Миша, спасаясь от страха, думал о другом.
«Часы золотые нацепил! – продолжал ругаться про себя Миша. – Кому он и что хочет этим сказать? Мол, посмотрите, какой я успешный психотерапевт и у меня такие профессиональные навыки, блядь, что я могу купить себе такие вот часы… Так? Или, посмотрите, какие мне подарки делают за мою специфику… Ой!.. Ну всё, всё, хватит об этом… А Юля сразу этого деятеля поняла. Юля всё-таки Юля! Как он сказал: дерзко шутила? Представляю! Конечно, он её запомнил! Созвучные имена?! Куда ему до неё! Ой, какой ужас…»
И тут горе наконец настигло Мишу. Он вдруг понял, что думает про Юлю как про живую. Что он всё время думает про неё как про живую, но попавшую в страшную беду. А тут Юлина смерть, Юлино отсутствие и безвозвратность открылись ему всецело. Он закрыл лицо руками и зарыдал почти без слёз.
Через какое-то время Миша сидел
