верхняя граница пушистых темно-русых волос, они освобожденно курчавятся над сползающей полоской ткани, и вот уже весь запретный мохнатый холмик явлен, выставлен.
Тонкая линия молочной кожи над ним отчеркнута от загара узорным отпечатком резинки. Трусики покрывают волосы на треугольнике лишь на сантиметр выше. Прикрывают только самую е ё.
– Правда же так лучше, – с шелестящим придыханием говорит она, прогибаясь бедрами вперед и подавая свой тенистый треугольник. Край столика чуть вдавливается в мягкость бедер.
Бедра большие, плавные, плотно и круто округленные к талии, перехваченной собранной в жгут юбкой. Блики света играют на их выпуклостях.
Светлана покачивает бедрами из стороны в сторону, они движутся мягко и весомо. Искорки ярких электрических ламп вспыхивают в пушистом солнечном кусте между ними.
– И попку, – говорит она. – Она у меня большая и красивая.
Она поворачивается боком и отставляет зад. Нежный изгиб живота сбегает к лохматому профилю ее женской поросли внизу. А незагорелое полушарие попы круглое и большое.
Теперь она поворачивается задом, объемистые формы пышных булок безупречны, шелковистые, теплого розоватого цвета. Глубокая ложбинка между ними делит две половины вниз и вглубь, и там, в глубине ровного ромбика, отделяющего накачанные обводы ягодиц от ляжек, виден завиток русых волос.
Светлана любовно шлепает себя по попке, и податливая плоть колеблется волной дрожи.
Мелко переступая в спущенных трусиках (слышен стук каблучков внизу), она снова поворачивается передом. Глянцевые блики оглаживают ее крупное красивое тело, ладные массивные прелести молодой спелой дамы.
– У меня здесь такой локон, прикрывает начало щелочки, – говорит она. Придерживая юбку левой рукой, правой гладит живот вниз, опускает ее между ног и, слегка прижимая там раздвинутыми наманикюренными пальчиками, опустив голову и глядя, тянет вверх. Полускрытый вьющимися волосами холмик начинает сдвигаться, постепенно раздваиваясь, и в раскрытом промежутке ласковых настойчивых пальцев показывается и вылезает двойной краешек розовато-смуглых лепестков с маленьким темноалым бугорком между ними.
– Сейчас я расставлю ножки пошире, – говорит Светлана, – и все будет видно как следует.
Тут падает заставка «Вестей», потом вспыхивает таблица настройки, дурной голос Леонтьева вопит: «…чему, почему, почему был светофор зеленый?», мы переводим дух и сглатываем, судорожно вдыхаем воздух глубоко и шумно, дружно, свободный вздох. И появившийся на экране Михаил Огородников, как ни в чем не бывало заслоняя фон безразмерными ушами, произносит:
– Мы приносим извинения за технические неполадки в студии[1]. Продолжаем выпуск последних известий. Борис Немцов заявил, что в его рабочем расписании эта встреча не была предусмотрена, политические же дискуссии с лидерами партий и думских фракций не входят в его
История прямого эфира чудесна и чревата. Как когда в 65-м году, комментируя футбольный матч СССР – Португалия, несравненный Вадим Синявский в раже заорал: «Го-ол!!! Хуй!!! Штанга!!!». Или в 67-м на закрытии фестиваля песни в Сочи пьяный по обыкновению Соловьев-Седой произнес сюрреалистическую речь, в долгий засос перецеловал и общупал всех финалисток, силком отобрал у растерянно сопротивляющегося Юрия Силантьева дирижерскую палочку и, маша ею мимо музыки, в конце концов свалился в оркестровую яму, к восторгу и экстазу зала и всей страны, пока не дали заставку.
Вот поэтому в сталинское время гарантированного порядка в радиостудии Шаболовки, ведущей передачу в эфир, всегда находился вооруженный сотрудник госбезопасности. И даже когда Левитан читал сводку Совинформбюро, в углу сидел особист с обнаженным стволом, направленным ему в живот. Мало ли что.
