эксплуатировала его нещадно, зато платила, хоть мало, но регулярно.
Марик раз и навсегда уныло решил, что он некрасив, не в женщинах даже дело, его эстетическая натура требовала немедленной красоты всегда и во всем. Поэтому он в припадках самоиронии развлекался, как и сейчас вот, с усами.
Не так давно он влюбился в бывшую жену товарища, благо не надо было знакомиться, давно знали друг друга. Дама, удивившись его объяснению, посмотрела на него другими глазами и увлеклась.
Скоро, однако, отношения их выродились в духовные, и возлюбленная его завела себе другого. Марика все же не отпускала и хвастала, что у нее полная гармония: один возлюбленный для души, другой – для тела. Марик бойцом не был и, не в силах что-либо изменить, страдал и издевался над собой. Другой же, «телесный», разозлился, что ему отказывают в духовности или там, в душевности, и скоро слинял.
– Ты что такой печальный, Костик? – спросил Ройтер, принеся себе рюмку водки.
Костик и не думал, печален он или нет, но говорить, что Марик ошибается, было неудобно, он быстро окинул в памяти сегодняшний день и с облегчением решил, что да, печален.
– Да, еще утром… Дала, сука, пирожок, а он, падла, с мясом!
У Ройтера подпрыгнули нарисованные усы:
– Ты, что ли, сыроедом стал?
– При чем тут сыроедение, просто я хотел с картошкой. Не люблю насилия. А что касается сыроедения, эти модные припряжки мне не по душе. Тем более, что я хрен люблю. Представляешь, каша с хреном! Не дашь ли ты мне, Марик, рублей двадцать пять? Месяца на два.
– Ой, Костик, с удовольствием, – грустно сказал Ройтер, – но только седьмого, в получку…
– Ну, до седьмого надо еще проторчать на этом свете.
– Трагедию хочешь?
Трагедией называлась трехрублевка.
– Спасибо, на хрена она мне. А вообще давай. Ну, комедия, – скаламбурил Плющ, – во всем городе нет четвертака…
– Что Паруселло, – спросил Ройтер, – продает он тебе то старинное ружье с сошками?
– А, карамультук? Хочет, падла, двести, а сто пятьдесят, сука, не хочет. У него еще булава есть. Говорит, гетманская. Я думаю, подделка начала века. За тридцатник отдаст.
Марик представил себе Плюща с булавой и развеселился.
– Дождь все идет. Не выпить ли еще?
– Я угощаю, – обрадовался Плющ.
Он подошел к стойке.
– Аркадий, сделай, пожалуйста, пятьдесят… Может сто? – обернулся он к Ройтеру.
– Нет-нет, пятьдесят.
– Значит, пятьдесят граммов водки, маленькую двойную кофе, и два бутерброда, ну, с рыбкой, тюлечкой, то есть.
– Девяносто три копейки, – подсчитал Аркадий.
Плющ протянул ему рубль, собственный, вчерашний.
– Сдачи не надо, – сказал он торжественно.
Аркадий рассмеялся:
– Гуляешь, Костик?
3
Трамвай
