у одного типа купил, который кой-кому из местных по работе помогает в некоторых щекотливых вопросах, понимаешь? Он мне пропуск по наследству подогнал, а так мы бы вообще хрен сюда сунулись! Чурбанов – и тех как скот в кузовах перевозят, и выйти они из поселка уже не могут, пока их хозяева тем же макаром назад их не вывезут.
Разведочным катером в чужой акватории наша волга пробирается по фарватеру главной улочки поселения. Словно перископы подводных лодок или глаза кальмаров-мутантов, камеры слежения – микроскопические и огромные, спрятанные и напоказ – неприветливо поглядывают на нас из-за каждой изгороди.
– Здесь на одни заборчики минимум по поллимона баксов уходит! – заявляет Онже с пафосом жителя провинциального культурного центра, нахваливающего достопримечательности любимого города.
Я не нахожусь что ответить. То, что я вижу за этими заборами, повергает меня в шок, затем в трепет, наконец – в религиозное преклонение. Я слышу свой голос со стороны (я ору!) – а ведь те, кто остался в «той» жизни, даже не видят! Живя в своих многоквартирных гробах, пользуясь грязными скотовозами, вкалывая в своих затхлых конторах – они даже не знают! Не-по-доз-ре-ва-ют-что-мож-но-жить: ТАК!
– То, что ты видишь – не предел, – с варяжской суровостью заключает Онже. – Можно стремиться и к большему. Нет, нужно! Но пока что нам хватит и того, чтобы постараться попасть сюда. Нужно злить себя, понимаешь? Когда мы разозлимся, то из кожи вон полезем, чтобы себя сделать. Не бабки сделать, это не главное, но себя самих, понимаешь?
Выехав за пределы поселка, Онже прячет машину в одном из закоулков под сенью раскидистых, в дремучие советские годы насаженных лип. Растекшись по сидению и уперев колени в приборную доску, я счастливо улыбаюсь. Внутренние весы качнулись. Чаша моей души стремительно погружается в жизнь, в которой не будет больше такого омерзительного понятия, как пустые карманы. Пусть нищенствуют другие. Те, кому не повезло приехать сюда и посмотреть на то, что я увидел своими глазами.
– Взрывай, братан! – улыбается Онже, передавая мне забитый косяк. Наше топливо для мозгов. Единственное пьянящее средство, которое заставляет смотреть на жизнь более трезво.
5. Матрица
Заиндевевший от ранних холодов крутой бережок Москва-реки глух и безлюден. Природа вылиняла и поблекла как на обесцвеченной временем почтовой открытке. В холмик над рекой врос мрачный в неоготическом стиле замок красного кирпича, принадлежащий, по слухам, ельцинской дочке. Его печальные башенки, выступы стен и сточные трубы облепили черные кляксы ворон. Три сидящие на корточках фигуры, мы зябнем под пронизывающим октябрьским ветром.
– Ой, ну прям будут мусора нас прослушивать! – издевается Семыч.
– Береженого бог бережет, понимаешь? – в джинсовой рубашке поверх летней майки Онже начал трястись от холода едва выбравшись из машины. – У меня, братцы, на такие дела
