бой мадам Батовская. – Мы, право же, очень сочувствуем несчастиям Сербии и Болгарии. Мы даже третьего дня жертвовали в помощь пострадавшим от турок…
– О, да! Пять рублей!
– А я согласен с мадемуазель Софи, – неожиданно поддержал ее Иконников, – право же, дела творятся совершенно невероятные и, я бы даже сказал, дикие. А мы совершенно непростительно медлим. Кровь славянства взывает к отмщению!
– Ну не скажите, дорогой Никодим Петрович, насколько я могу судить, наше правительство наконец вышло из состояния апатии. Ультиматум османам составлен в самых решительных выражениях. Объявлена мобилизация, войска выдвигаются к границе, а кстати, что скажет наша доблестная армия?
– Армия готова выполнить свой долг, – просто и без малейшей аффектации ответил Гаупт. – К тому же могу сказать вам со всей откровенностью, решение о войне принято. Я не хотел говорить прежде времени, но наш полк скоро выступит, и, очевидно, это последний мой визит к вам.
– Не говорите так! – встревожилась Эрнестина Аркадьевна.
– По крайней мере, до войны, – с улыбкой поправился штабс-капитан.
– А вы знаете, мы с Алешкой тоже идем в армию, – неожиданно выпалил Николаша и сконфуженно улыбнулся.
– То есть как, вы же еще студенты?
– Уже нет, тетушка, мы теперь вольноопределяющиеся Болховского полка.
– Что ты такое говоришь, а твои родители знают?
– Нет, ма тант[1], я не решился рассказать им сам и потому хотел бы просить вас с дядей…
– Ура, наши идут на войну, – закричал совершенно ошеломленный всеми этими известиями Маврик, однако закончить не успел, потому что Дуняша, услышав о войне или еще почему, с грохотом уронила на пол поднос с посудой.
– Это еще что такое? – строго воскликнула Эрнестина Аркадьевна, но девушка не слышала ее и лишь во все глаза смотрела на сделавших это удивительное признание студентов.
– Как же это, Николай Людвигович, Алексей Петрович… на войне ж убить могут, – бормотала она, и глаза ее быстро наполнялись слезами.
– Полно тебе причитать, – нахмурился Модест Давыдович, – они еще, слава богу, живы. Но как это возможно?
– Свидетельствую, – громко заявил Гаупт, – молодые люди говорят чистую правду. Им стоило немалого труда уговорить меня скрывать эту новость. Тем более что для этого господам вольноопределяющимся пришлось переодеться в партикулярное платье, что я как офицер не могу одобрить никоим образом. Но, раз их инкогнито раскрыто, то в следующий раз вы увидите их в мундирах.
Пока он говорил, Соня подошла к кузену и его приятелю и срывающимся голосом пробормотала:
– Простите меня, Николаша, и вы, Алексей, я дурно думала о вас и мне теперь ужасно стыдно. Вы ведь извините меня?
Пока все внимание было приковано к уходящим на вой ну молодым людям, Дуняша наконец вспомнила о своих обязанностях и с виноватым видом принялась собирать на поднос разбитую посуду. Собрав все черепки,
Ma tante (
