щелкнул кота по уху, кот недовольно фыркнул и отбежал на изрядное расстояние. Вадим продолжил:
– Скоро, скоро вы поссоритесь со всеми соседями и сослуживцами, перечитаете все книги, которые можно купить в Южном городе, будете смотреть по телевизору первый канал или весь день сидеть в социальных сетях.
– Что я там не видел.
– Там вы обретете свой броневик. Будете с трибуны вещать прописные истины, ругать власть и Москву, от тоски хвалить Южный город, в душе проклиная его, и требовать почтительного к себе отношения, как к мессии, который удалился в горную келью от мирской суеты.
– Зачем мне все это?
– Не знаю, так делают все приезжие.
– Разве я приезжий?
– А кто вы?
– Приезжий. А Надежда?
– Ну Надежда здесь выросла. Вам нравится Надежда?
Я вспомнил стройную зеленоглазую русую соседку, как она подрезает виноград и убирает двор от осенней опавшей листвы. Вспомнил ее тонкие нежные руки, и мне стало не по себе.
– Не знаю, – я тоже отпил кофе и посмотрел на Вадима. Вадим криво усмехнулся.
– Вот, видите, вы сами не знаете чего хотите. Скоро пройдет ваше вдохновение, чувства притупятся, новые впечатления улягутся, и вы получите ту же саму северную тоску, от которой бежали в Южный город, только теперь она будет южной.
– Разве может быть южная тоска?
– Может. У северных народов Ад – это холод, а у Южных – это жара.
– Что же мне делать? – я тяжело вздохнул. Кофе остыл и был противным и горьким на вкус, я забыл его подсластить. Шоколадный круассан не радовал.
– Попробуйте попутешествовать, или играйте в шахматы с пенсионерами, попивая пиво, или найдите себе хобби. У вас есть хобби?
– Нет.
– Ну тогда слетайте в Москву.
– Зачем?
– Чтобы время от времени избавляться от броневичков.
– Игнатий, откуда у вас все эти богатства? – задал я вопрос владельцу небольшого книжного магазинчика, расположенного в подвале особнячка 19 века Южного города.
Я прохаживался возле пыльных полок с номерами журналов «Нового мира» за 1986 год, «Огонька» за 1991 и его поэтической серии, стопок журналов «Октябрь» и «Наш современник», со страниц которых на меня смотрели Домбровский, Орлов, Левитанский, Межиров, Липкин, Бергольц, Тряпкин и Сопровский с Ерофеевым. Здесь же, связанные веревочками, лежали дореволюционный Шульгин, революционные Лев Шестов и Розанов, буйные Зинаида Гиппиус с Мережковским. Иногда я спотыкался о Керуака, Миллера и Горация, восторженно чертыхаясь в темноте.
– А-а-а-а-а-а-а, сдают, – протянул Игнатий и лениво зевнул, щелкая пультом от телевизора, на котором шла пресс-конференция президента.
– Кто сдает?
– Ну интеллигенция сдает.
Я представил старенького сгорбленного
