и в семьдесят, а уж умирать в молодые годы…
– Вот и хорошо, – беспричинно рассмеялся палач, и, привычно передёрнув затвор, не целясь, нажал на курок.
Удача, как и любовь стриптизёрши, вещь шальная и непостоянная, а посему рассчитывать на расположение этой ветреницы в мирное время глупо, а при ведении боевых действий – смертельно опасно.
Военная удача – явление ещё более непостоянное и абсолютно непредсказуемое. В любом случае надеяться на благосклонность двух этих ветреных сестёр так же глупо, как ожидать от вокзальной проститутки целомудрия.
Конечно, мою службу в Москве к боевым действиям в «горячей точке» не приравняешь, но и назвать её абсолютно мирной и безопасной у меня язык не поворачивается. Большой город таит в себе большие опасности, особенно если работа состоит в том, чтобы эти опасности не только выискивать, но и в обязательном порядке совать в них свой офицерский нос.
Удача долго шла со мной рука об руку, и мне грех жаловаться на судьбу: меня любили женщины, ко мне благоволил сам Президент, в тридцать лет я носил погоны подполковника, и непосредственное начальство мужественно терпело и прощало мне неуставные выходки. Как «офицер для особо ответственных поручений», я имел по службе массу привилегий, которые, в конце концов, завистники и тайные недоброжелатели мне же и припомнили.
«Последний козырь Президента», как любил в шутку называть меня Премьер, был бит, как только мой покровитель после очередных президентских выборов сошёл с политической сцены. В лучших традициях русского офицерства меня отправили служить на Кавказ. Официально – повысили в должности, неофициально – наглухо закрыли двери в кремлёвские кабинеты и отослали подальше от Москвы.
К переменам я отнёсся спокойно, но не потому, что обладаю несгибаемой волей и железным характером, а потому, что реально не представлял всю глубину этих перемен и весь трагизм своего положения.
Был месяц май, когда я, насвистывая какую-то незамысловатую мелодию, паковал походный баул. На самое дно я бросил пару упаковок с сухим пайком, четыре банки армейской тушёнки с этикеткой «Госрезерв», солдатскую фляжку с армянским коньяком, бритвенные принадлежности да пару сменного белья. Сверху аккуратно положил полевую форму вместе с наплечной кобурой. В отдельный кармашек под «молнию» спрятал документы, крупную сумму наличных и прощальный подарок коллег – швейцарский армейский нож с умопомрачительным набором лезвий, пилочек и других полезных приспособлений.
На этом сборы закончились. Сказать, что к тридцати годам я больше добра не нажил, было бы неправдой: у меня оставалась роскошная московская квартира, и надёжный, в хорошем состоянии, четырёхколёсный друг «Volvo».
После недолгих раздумий «друга» я продал, а квартиру, чтобы не пустовала, хотел сдать в долгосрочную аренду, но в последний момент передумал. Мне вдруг стало не по себе от одной мысли, что в родных стенах будут хозяйничать чужие люди.
В день отъезда, вернее, отлёта,
