ним, писала ему письма и складывала их в потайной ящик стола. И знала, то они обязательно ещё встретятся. «Это моя половина, – говорила она себе (именно половина, а не половинка – она терпеть не могла все эти суффиксы и сюсюканье), – я не хочу чужого, я дождусь только своего, – упрямо повторяла она».
Нет, это не означает, что все эти четыре года у неё никого не было – время от времени у неё появлялись мужчины – «чтобы тело не забыло, что оно женщина», шутила она, но дальше постели дело не шло – дистанцию она держала железно. Подмены не допускала. При её сентиментальности даже было странным видеть, как жёстко, потребительски, по-мужски она относилась к сексу: «Здесь – только это. И только с ним будет всё остальное». Она как львица охраняла его территорию и никого туда не допускала.
– Так, вальс, конечно же, вальс, не каждый же день человеку исполняется двадцать семь лет. Боже мой, мне без трех тридцать и без двадцати трех пятьдесят! Она зажгла свечу и отпила глоток хорошего сухого вина.
Потом достала из шкафа его рубашку. Она висела на вешалке и ждала его. Иногда она открывала шкаф и гладила её рукав, и что-то говорила, говорила… тогда, как правило, ей бывало очень плохо. Долгое время эта рубашка пахла им, но запах постепенно улетучился – тогда Сандра пожалела, что часто меняла его рубашки и много стирала, вот носил бы он её две недели и, глядишь, осязаемых воспоминаний хватило бы на побольше… но это так, к слову… Сейчас она сняла рубашку с вешалки, взялась за пустой рукав, а второй перекинула себе через плечо – вальс! – и закружилась по комнате – аккомпанемент был ей не нужен, она всегда слышала музыку в себе. И часто это бывал французский шансон. Мостовая, крупный булыжник, узкие улочки, дождь. И она с ним кружится в этой бесконечности…
«Что за ерунда? Я, наверное, схожу с ума», – подумала она и плюхнулась на кровать.
Да, я думаю, что было бы любопытно описать её квартиру. Это была огромная однокомнатная квартира, переделанная из малюсенькой двушки – Сандра ещё при жизни отца-архитектора разломала все перегородки и сделала огромное зигзагообразное пространство – с барной стойкой между кухней и спальней. Стены были только в туалете с ванной, и то, наверное, традиции ради. Центральное место в доме занимала огромная с балдахином кровать – прямо в самом центре комнаты. Там, где раньше была стена, сейчас с потолка свисали какие-то плетёнки, колокольчики, компьютерный стол был в уголке между огромными кадками с цветами, аквариумом и двумя клетками с попугаями – возникало ощущение, что эти предметы цивилизации (я имею в виду кровать и компьютер) случайно, невесть каким чудом занесло на необитаемый остров. Это ощущение усиливалось ещё тем, что стены были выкрашены отцом, который на досуге любил порисовать, в природные зелёно-голубые цвета, а абстрактные загогулины намекали на море и небо – как раз за колокольчиками, где стоял компьютер, и на розовый закат (восход?) – в той части, где находилась кровать. Треугольники и круги на этом фоне и образовывали людей и звёзды. Мебели
