пять минут.
Из-под фуфайки выдвинулась немецкая челюсть Феди Сорокина – он из-за нее получил прозвище «Фриц» – так звали всех фашистов в старых советских фильмах. Прислушивается. Латышев ухмыляется, также подслушивая наш разговор. Калугин снял наушники.
– Гриша, никто никуда не выйдет. Это правило, которое мы не нарушаем.
– В жопу правила. У меня сестра умирает. Ей нужны лекарства.
Калугин покачал головой, сжав губы, что на его мимическом языке означало категорический отказ. Латышев встал и с удивительной проворностью оказался рядом – он был так близко, что я рассмотрел на его носу короткие черные волоски, лоснящиеся от жира. Его мелодичный ругательный голос напомнил мне собачий лай.
– Гитлер, ты дебил?! Никто никуда не сдвинется. Если тебе надо – сам иди, – сообщил он.
– Селя, иди на хер! – огрызнулся я. – Я тебе и не предлагаю. Пойдут Щербинин и Сорокин.
Лицо Сильвестра свело судорогой, но его охладил взгляд Калугина. Фриц отрицательно замахал головой, а Щербинина не было – дежурил в фойе у дверей. Толик повторил свою ахинею.
– Мы никуда не ходим ночью. А вот утром ты сможешь обойти хоть все аптеки.
Ожидаемо, этот путь оказался ложным – я понял, что разшевелить этих конченых чертей не удастся. И я направился к Щербинину.
Я нашел Саню у темного окна, где он одновременно дежурил и наслаждался запахами кулинарных изысканий Иваныча и Марии Ивановны, тушивших собачатину неподалеку. В фойе было так темно, что я увидел только огромный силуэт и белки его глаз.
– Саш, нужно найти аптеку. Танюше плохо, она не доживет до рассвета, – я сразу перешел к делу.
– Нужно потерпеть до утра, – зевнул Саня, погладив жидкие серые волосы.
– Мы не видели никаких следов, кроме собачьих, поэтому теоретически там вполне безопасно. Я буду твоим должником, – я заискивающе заглядывал в то место, где были его глаза.
Щербинин ссутулился и заерзал на стуле, шурша пенопластом под задницей. Не доволен.
– А что Толик?
– Как обычно, – я замялся, чтоб зевнуть с ним в унисон. – Поверь, если бы такое было с его женой…
– Не, Гриш – без обид – но придется ждать.
– Саша, я тоже пойду!
Но Щербинин уже демонстративно отвернулся к окну, давая понять, что разговор закончен.
– Сука, ты тоже меня что-нибудь попросишь! – не выдержал я, быстро исчезая в двери.
Я вернулся как раз к новому Таниному приступу, хотя надеялся, что мы протянем до утра – деваться было некуда. Но ее состояние не хотело стабилизироваться – минут 15 она задыхалась, рвала и покрывалась обильным холодным потом. Она посинела и была так слаба, что даже не могла перевернуться. С большой долей вероятности новый приступ станет и последним. Латышев зло выругался – видите ли, мы мешали ему спать. Калугин сделал вид, что ничего не видит и не слышит. Ничего, ребятки, земля
