Сашку, влюбленного в нее до одури, оловянного солдатика, не привыкшего ни к сладости мороженого, ни к бенгальским огням на Новый год. Ей, конечно, хотелось жизни, скатертей и запаха пирогов, подарков в хрустящей бумаге, но вот так взять и рубануть сплеча: пошли! – она все-таки не смогла. Сама не знала почему.
Он возненавидел ее за то, что она ему так ничего на это и не ответила.
Колдовство.
– Как это, право слово, просто! – воскликнул Петр. – Колдовство…
– Да, конечно, – поддакнул Павел, – просто воля кого-то третьего, переведенная в свет и чистое электричество. Энергия и ослепление. Мусорная бесовская стряпня, огрызочный узор.
– Они никогда не видят, эти простые смертные, того, кто из засады смотрит на них в прицел, – кивнул Петр с укором в сторону Лидии. – Ей же было невдомек, что Александр – герой, зря ты, Паша, побрезговал заглянуть в конец истории! И кто-нибудь обязательно охотится на него, какая-нибудь небольшая нимфа или пария. Стреляет она в него, в обожашку, чтобы раздробить его закаленное сердце. Для них семя героев, да еще и из жертвенных – единственное сокровище, позволяющее продлить линию.
– Продолжаю, – прервал его Павел. – Они, эти двое, прозрели и возненавидели друг друга. Он ее – за отречение, за нежелание разделить ношу, а она его – за само это малодушное желание – разделить. Так было? – спросил он у Лидии.
– Он все время показывал мне, что я что-то должна, что мне легче, что я свободна. А я боялась брать на себя такое, не из страха, конечно, а по совести. Ведь был же на свете этот парень с челкой, которому я отказала.
– Их обоих разрывало на части невыносимо, – продолжал Павел. – Соблазнитель уехал в Африку изучать древние черепа, он как антрополог много там накопал всякого барахла и нафантазировал потом с три короба, а она в муках адовых в одно прикосновение соблазнила его друга – она, слывшая недотрогой, да, в общем-то, и бывшая ею. Соблазнила, отдалась, даже не вскрикнув от боли, когда он, венчанный, причащенный, клятву дававший, прошел в ее лоно и навсегда оставил в нем свой след.
– Вызываем? – предложил Петр.
Он появился среди комнаты, взъерошенный, отмахиваясь от чего-то, как от дурного сна. Тянулся рукой за очками к прикроватной тумбочке, которой не было. Пожилой, седовласый, с благородным разрезом глаз, с добрыми складками на щеках, на которых, как на петлях, крепилась улыбка, обычно распахивавшаяся в пол-лица.
– Сука! – вдруг вскричал он, увидев Лидию. – Гадина! Тварь!
– Он бесится, что она родила от него, даже не спросив на то его согласия. Он-то ведь тоже отец семейства. Четверо детей, еврейский клан, – уточнил Павел.
– Евреи, – жеманно вздохнул Петр, – им все-таки можно на стороне.
– Не скабрезничай! – сделал ему замечание Павел.
– Почему ты, отец семейства, карьерист, полез в это пекло, – почти что вскричал Петр, подальше пряча ключи, доверенные ему на хранение.
– Колдовство? –
