бутерброд разломился у меня в руках и кусочек упал на пол. Ну же, ответь ему, Марилу, давай, скажи, что имеешь право поесть и чтобы тебя уважали, скажи этому придурку, что тебе плевать на него – просто плевать, ладно?
За несколько минут движение застопорилось. Почти без четверти два. Таким ходом я обязательно опоздаю.
– Простите, месье, а такая задержка это нормально?
Тип вздохнул, покачав плешивым черепом.
– Ну…
– Я хочу сказать… думаете, мы тут надолго застряли?
– А я что, медиум?
– Нет, конечно. Просто я очень тороплюсь.
Он похлопал пальцем по баранке.
– Как и все.
На мгновение мне вспомнились тысячи призрачных фраз, хлестких реплик, язвительных ответов, оставшихся незримо висеть в воздухе, потому что я на них так и не решилась – все эти гордые, ни разу не выпущенные когти.
На этот раз мы встали намертво. Из машины перед нами вышел мужчина и попытался определить, где пробка.
– Ну, что там за бардак?
– Толком не рассмотреть, – ответил мужчина. – Похоже, грузовик пытался свернуть на пешеходную улицу да застрял на перекрестке. Трудновато ему будет проехать.
– Что за дерьмовый квартал.
Таксист выключил зажигание. Вокруг нас дрожали на солнце выхлопные газы. Без десяти два. Руки влажные, сердце щемит, страшно хочется в туалет. Я тоже не медиум. Однако я вижу свое неизбежное будущее как на гигантском экране. Едва заметив меня, господин Фаркас выскочит из своего кабинета как угорелый. Вырвет сумку у меня из рук и призовет весь этаж в свидетели, завопив: «Только поглядите на эту рохлю, на эту камбалу вареную, на эту дряблую устрицу, не способную даже вовремя ксерокопии сделать!» Потом выхватит папки с документами и в бешенстве бросит мою сумку на пол, а напоследок унизит меня фразой типа: «И слушайте, сделайте с собой что-нибудь, Марилу, вы же потеете, как масло на солнце, надо ведь следить за собой! Спасибо за прекрасный образ нашей компании!»
Не надо быть медиумом, чтобы догадаться: никто и бровью не поведет. Все опустят головы, будут рыться в своих ящиках, притворятся, будто звонят по телефону. Довольные тем, что я у них вместо громоотвода.
Я на них не сержусь: на их месте я и сама вела бы себя не лучше. Я уже давно смирилась с тем, что и в классе угнетенных есть собственная иерархия. Я в самом низу лестницы. «Но все-таки на лестнице», – подчеркнул господин Фаркас в тот единственный раз за десять лет, когда я осмелилась попросить прибавки. «Вы бредите, что ли, Марилу? В каком мире вы живете? Считаете себя обделенной судьбой? Так я вам скажу, что с вашей минимальной зарплатой и пособием матери-одиночки вы получаете в месяц больше, чем квалифицированный рабочий! Осторожнее, Марилу, стоит мне пнуть по стенке, и с потолка полтора десятка таких, как вы, посыплются!»
Он меня пугает, делает мне больно, но он прав: мне еще повезло. Достаточно выглянуть наружу. Взглянуть, например, на эту закупоренную улицу, которая воняет смертью: вон, бомж едва держится на ногах, прикрывает рукой глаза от солнца. Он, наверное, всего-то на пять-десять лет старше меня, а выглядит стариком. Явно одиночка, если упадет, никто им не заинтересуется – и он тоже никем не интересуется. Это моя теория: чтобы выкарабкаться, достаточно чувствовать ответственность за кого-нибудь. И вот вам доказательство: мой Поло и я. Господин Фаркас может сколько угодно выдумывать для меня новые оскорбления, через день выливать кофе, который я ему приношу, дескать, он уже остыл, или слишком крепкий, или слишком слабый; стоит мне с улыбкой подумать о Поло, чтобы обо всем забыть. Или вот, еще лучше, его последнее сочинение: опишите затруднительную ситуацию, свидетелем которой вы были. Мой Поло рассказал, как его учитель французского вел урок в присутствии инспектора из академии[2], в то время как к его зубам прилип кусочек салата. Я ему сказала: «Поло, это скользкая тема, найди что-нибудь другое!» А он говорит: «Нет, где мне найти такую же смешную, особенно если это представить».
На следующий день учитель, краснея, вернул ему сочинение: «Ну и нахал же ты, Поло!» И поставил ему лучшую отметку в классе. Это Поло, мой рай, мое тайное оружие.
– Крепко застряли, я же вам говорю.
Я аж подпрыгнула. Такси не продвинулось ни на сантиметр. Бомж, солнце, стрелки моих часов. Полтора десятка с потолка посыплются, Марилу.
– Я выйду здесь.
– Вот те раз, – сказал таксист, оборачиваясь. – Не очень-то верится. А я, значит, езжай куда хочешь, так, что ли?
На зеркальце заднего вида раскачивалась подвешенная светящаяся фигурка – святой Христофор. Гораздо менее эффективный, чем Поло, это точно. Я добавила из собственного кармана два евро к сумме на счетчике со смутным и знакомым
Академия – название учебного округа во Франции, как правило, совпадающего с границами департамента.
