Женился, имел двоих детей, ждал третьего, и каждый ребенок лишь упрочивал его блестящую репутацию успешного сына. Словом, он воплотил все материнские мечты, а я оказался неудачником. Мать ничего подобного не говорила, даже не намекала на это. Она любила обоих сыновей и никогда бы сознательно не причинила боль ни одному из нас. Однако голос менялся едва заметно, стоило ей заговорить о старшем сыне, а на семейных сборищах, проходивших обычно в огромном доме Этана в Хьюлете, на Лонг-Айленде, мама обращалась к нему даже слегка почтительно. Гордость за достижения моего брата, которую испытывала мать, была совершенно законной, но всякий раз, замечая ее, я боролся с мелочной ревностью. Неважно, чего я хотел для себя, я невольно чувствовал: мой сыновний долг – добиться успеха ради своих родителей. Возможно, именно это стало одной из основных причин женитьбы на Саре, само собой, скрытых причин.
Мама никогда не могла проникнуться настоящим энтузиазмом относительно моей работы в “Эсквайре”, и ее ли в том вина? “Эсквайр” – трамплин, расплющившийся в жалкое плато. Сара же оказалась моим спасением, ведь я не просто женился, я женился на архитекторе – тут уж моей матери было за что зацепиться. Моя невестка – архитектор. Мой сын… ее муж. А теперь я даже не муж. Задумался на секунду, отчего, говоря с матерью, чувствую себя неудачником. Таким я предстаю, глядя на себя ее глазами, или приписываю ей собственное разочарование в себе, а она лишь невинный сторонний наблюдатель? Как бы там ни было, приходилось признать, что пал я совсем низко, коли пытаюсь вычислить, кто считает меня большей бестолочью – я сам или мама.
Я глубоко вздохнул в телефонную трубку, подумав, что был слишком резок. Мама беспокоится обо мне, вот и все. Теперь, когда она уяснила ситуацию, наверняка последуют слова утешения.
– У нее кто-то появился, да?
Боже ты мой…
– Мам, не в этом дело. Просто наш брак был ошибкой.
– Три года назад ты так не думал.
– Ясное дело, а то бы я не женился, как ты считаешь? – парировал я, усомнившись, однако, в истинности этого утверждения.
– Да, – она помолчала. – Не знаю, что и сказать.
– Вот ничего и не говори, – посоветовал я.
– Мы ведь желаем тебе счастья, – проговорила мама жалобно, будто я только и думал, как бы лишить ее этой простой радости.
– Тогда тем более ничего не говори.
– Даю папу.
В трубке послышались возня, приглушенный шепот, а потом раздался низкий хрипловатый голос отца:
– Бен?
– Привет, пап.
– Привет.
Я представил, как он сидит у кухонного стола перед тарелкой отрубей, в майке, полотняных штанах, и, разговаривая со мной, рассеянно глядит в “Таймс” через бифокальные очки.
– Мама в порядке? – я старался поддержать разговор.
– Вообще-то она немного расстроилась.
– Понятное дело.
– Ты там как, нормально? – спросил он, откашливаясь.
– Все хорошо, пап.
– Ну ладно, если тебе что понадобится…
